Кандалы для лиходея - Евгений Сухов

– Нет. – Она в смущении опустила голову и уставилась в пол.

– Тогда это говорю тебе я, князь Ружинский-Туровский, – произнес ротмистр и добавил: – А князья Ружинские – и это всем известно – не имеют привычки врать!

– Можно я пойду? – чуть слышно пролепетала девушка.

– Можно, – ответил князь, – но только после исполнения одной моей просьбы.

Дуняша молчала.

– Исполнишь ее?

Девушка еле заметно кивнула.

– Я буду ждать тебя сегодня в полночь в садовой беседке, – приблизил свое лицо к лицу Дуняши Роман Станиславович. – Придешь?

Девушка молчала и не поднимала глаз.

– Придешь? – повторил свой вопрос ротмистр.

– Как прикажете, – совсем неслышно сказала Дуняша.

– Приказ здесь ни при чем, – кажется, даже немного обиделся князь. – Я хочу, чтобы ты сама желала этого. Так что, придешь?

– Да, – прошептала девушка. – А теперь позвольте мне уйти.

Роман Станиславович улыбнулся, а затем взял в ладони лицо Дуняши и поцеловал ее в губы.

– Вот теперь ступай, – прошептал он, обдав ее жаром своего дыхания. – И не забудь: в полночь в садовой беседке. Я буду ждать…

Все оставшееся время ужина, в который плавно перетек званый обед, Ружинский-Туровский был возбужден, шумен и чрезвычайно весел. Он шутил, смеялся, веселил гостей, а его анекдот об императрице Анне Иоанновне и курляндском герцоге Бироне, рассказанный мужчинам, собравшимся выкурить сигару после обеда, имел колоссальный успех. Сенатор Самсон Кириллович Башметев даже попросил записать сей замечательный и ранее им не слышанный анекдот в его памятную книжку, что Роман Станиславович проделал с превеликим удовольствием. А когда напольные часы в зале графа пробили полночь, князь Ружинский-Туровский исчез, и ужин заканчивался уже без него. Когда же кто-нибудь из гостей спрашивал Михаила Михайловича, куда подевался «наш любезный князь Туровский», граф делал таинственное лицо и отвечал, улыбаясь лишь уголками губ и беспомощно разведя в стороны руки:

– У него, господа, имеются дела сердечные, а потому я ничего не могу с ним поделать.

Гости, а это все были мужчины, понимающе кивали и отставали от графа, поскольку прекрасно ведали, что с сердечными делами и правда сладу нет никакого, поскольку такие чувства не подвластны людям и ниспосланы свыше…

В садовую беседку Дуняша пришла, как и обещала. Конечно, она была в ином наряде, нежели в том, в каком прислуживала в зале, но и в сарафане и платке она смотрелась красавицей. Лунный свет и тени в открытой беседке придавали ей таинственную загадочность, которая вызывала в молодом ротмистре романтические и трепетные чувства. Черт его знает, ну, ночь, ну, тишина и беседка в саду. Луна светит, девица-крестьяночка робко к перилам жмется… Что тут такого особенного? А вот поди ж ты, и сердце бьется так, что, верно, во всем саду стук его слышен, и дыхание сбито, будто только что полверсты во всю мочь бежал. И дрожь лихорадочная, словно в штос играешь, а банкомет уже карту сдвигает, которую долго ждал. Или как перед атакой: и страшно, и азартно, и весело…

Что чувствовала сама Дуняша, то словами выразить невозможно. Это были какие-то обрывки чувств, мыслей, чаяний и еще чего-то, отчего слабели ноги, а в животе словно порхали бабочки.

– Пришла…

Залюбовавшись ею и не в силах справиться с бурей чувств, охвативших его, князь рывком притянул Дуняшу к себе и принялся целовать, повторяя:

– Милая, милая, милая…

Девушка не сопротивлялась, а когда робко обняла князя за шею, земля под ногами ротмистра поплыла.

Он почти не помнил, что было дальше. В его глазах одна за другой проносилась освещенная неярким лунным светом лишь мозаика картинок: оголенное плечо Дуняши; розовато-коричневый сосок, смотревший куда-то вбок; мраморная кожа ножки, матово сверкнувшая, огромный темный зрачок.

Ротмистр Первого лейб-драгунского Московского Его Величества полка взял Дуняшу тут же, в беседке, прямо на скамейке. Она лишь вскрикнула, когда он резким толчком вошел в нее, а потом лишь шумно дышала и смотрела на князя широко раскрытыми глазами. И зрачки у нее были темны и бездонны, как было бездонным и небо над головой.

Через минуту после того, как он бурно излился, сознание воротилось к нему. Дуняша лежала на скамейке, свесив одну ногу. Глаза ее были наполовину прикрыты. Казалось, она дремлет либо чувства покинули ее…

– Дуняша, – тихо позвал князь.

Она не ответила.

– Дуняша!

Девушка молча посмотрела на него.

– Мне… пора. Спасибо тебе… – произнес ротмистр и, немного помявшись, покинул беседку.

Дуняша еще какое-то время лежала, наблюдая за мигающей звездой. Потом поднялась, привела себя в порядок и вышла. На лице ее были написаны изумление и испуг…

Удивительное дело, но на селе ворота ее дома не намазали дегтем, мужики не щурились и не приставали со скабрезными разговорами, бабы не судачили за ее спиной и не плевали во след, а товарки не отвернулись и даже жалели Дуняшу, втайне ей завидуя: как же, понесла от князя! Как это узнали на селе – про то один Бог ведает, однако ж всем и каждому было известно: Дуняшу обрюхатил князь. Имени-фамилии его не знали, но что это был настоящий князь – ведали.

Через положенный срок родила Дуняша девочку, здоровенькую, крикливую. Дуня назвала ее Маней, так и пошло по селу: Дуняша да Маняша…

Кто ее надоумил следующим летом, когда барин в имение приехал вакацию свою проводить, пойти к нему и все рассказать – тайна за семью печатями. Говаривали на селе, что к этому подбила ее близкая подруга – товарка Глафира, девка бойкая и языкатая. Она, мол, ей и сказала: ступай, Дуняша, к барину и скажи, что от князя у тебя ребеночек народился. Пусть, дескать, отец ребенка вспомоществование какое окажет разовое, а лучше постоянное, поскольку, чай, не чужая ему эта девочка, а дочка!

Дуняша поначалу отнекивалась, робела, да ведь вода и камень точит. Мысли Глафиры касательно разговора с барином понемногу стали как бы ее мыслями. А и то: коли имел князюшка удовольствие ребеночка сделать, имей и обязанности по нему нести. Как говорится, любишь кататься – люби и саночки возить…

Пошла Дуняша к Михаилу Михайловичу. Поклонилась в ножки, да и рассказала ему все.

– Побожись, – велел ей граф, не очень поначалу поверивший в рассказ Дуняши.

Дуняша побожилась.

– Ступай, – нахмурившись, ответил Михаил Михайлович и вечером того же дня отписал послание своему товарищу и близкому другу, ротмистру князю Ружинскому-Туровскому, про дочь. Но в ответ на отправленное письмо пришел графу Виельгорскому официальный ответ от самого командующего русскими войсками в Крыму светлейшего князя адмирала Александра Сергеевича Меншикова. Его светлейшее сиятельство писал, что ротмистр князь Роман Станиславович Ружинский-Туровский пал смертию храбрых в сражении на Чингильском перевале против отряда турок Мустафы-Зариф-паши перед самым взятием нашими войсками крепости Баязета.