Быть гувернанткой. Как воспитать принцессу - Елена Первушина

* * *

Был большой бал, на котором присутствовал дипломатический корпус и даже австрийцы. Карольи наивно сказал императрице, что он находит в Петербурге большую перемену, изменилась даже нравственная атмосфера. Я думаю! Он был здесь последний раз в те дни, когда император Николай благословлял императора австрийского, считал его своим пятым сыном, а на самого себя смотрел как на краеугольный камень общественного порядка. С тех пор времена изменились.

Сегодня получено известие, что герцоги Тосканский и Пармский бежали, в их столицах возникли временные правительства, а Виктор-Эммануил[123] объявлен диктатором Италии. Дай Бог успеха моим дорогим итальянцам, и потом да поможет он возлюбленным славянам. Я поздравила Горчакова и сказала ему, что с радостью вижу, как он начинает заботиться о замужестве моей великой княжны; я намекала на шутливый разговор, который когда-то имела с ним; я ему тогда говорила, что буду ждать, какой выбор он предложит великой княжне, когда ей минет 16 лет: короля греческого, короля венгерского, принца сербского, черногорского, румынского или чешского и т. д., и т. д. Федерация славянских народов! Осуществится ли когда-нибудь это слово, так много осмеянное и так долго отвергавшееся?

* * *

Императрица страшно устала за последнюю неделю. Кроме двух поездок в Царское по случаю рождения маленького Николая Михайловича[124], ни одного дня не прошло без выхода аудиенций, обеда или бала. Я удивляюсь, как ее тщедушный организм выдерживает все эти геркулесовы труды. Мы сегодня рано переехали в Царское, где императрица-мать живет уже неделю.

Сегодня день моего рождения. Мне тридцать лет. Я провела день невыразимо утомительный: убирала, укладывала, забывала, вспоминала, приказывала, разрешала затруднения, принимала скучных посетителей, прощалась. Приехав сюда, пришлось все начинать сначала в обратном направлении: надо было устраиваться вновь, и среди всего этого маленькая девочка, которая требует, чтобы ее занимали. Мне очень хотелось в этот день повидать хоть немного своих, но не было никакой возможности, к тому же я была так задергана, что у меня не было места ни для малейшего чувства. Так проходят у меня все праздники между волнениями и одиночеством! Вечер, уложив свою девочку, я провожу одна в холодной и плохо меблированной комнате. Что за скверная жизнь — жизнь при дворе; тем более что так трудно удержаться от горького чувства к горделивым счастливцам, которые, поглощая наше жалкое существование, принимают это как должное, не задумываясь, вероятно, никогда над тем, что наше время, наши силы, наш ум, которыми они так бесцельно, расточительно пользуются, мы могли бы, быть может, употребить на то, чтобы дать счастье другим и себе. Печально, что столько существ должно быть стеснено для того, чтобы одному было хорошо, и так много людей должно страдать для того, чтобы один мог наслаждаться, да еще наслаждается ли он и хорошо ли ему? Это общий и роковой закон…

Маленькая великая княжна подарила мне, проснувшись, веточку fleur d’orange, которую она потом хотела непременно отнять у меня, когда я ей сказала, что это дают только невестам. В тридцать лет — это подарок, который уже не имеет значения.

* * *

Чудная погода, жара совершенно июльская. Мы сделали сегодня очень хорошую прогулку в Павловске вдвоем с моей маленькой княжной. Мы рвали цветы. Она их так любит, и спрашивала меня, есть ли красивые цветы в раю. Сегодня вечером у меня был Рачинский[125], который читал мне свои письма из Болгарии, и монах, который был миссионером на Алтае и собирается вернуться туда, как только его здоровье поправится Он провел восемь лет непрерывно верхом на лошади, питаясь одним чаем, в разъездах по этой дикой стране, чтобы обратить в христианство народы, поклоняющиеся дьяволу. Он собирает деньги для вновь обращенных и для основания монастыря, а Рачинский просит денег для основания школы в Кукуше, в Болгарии. Вот очень различные интересы, и тем не менее это все интересы России, великой России.

Австрийцы разбиты при Монтебелло, но они молчат об этом поражении. Последняя телеграмма из Англии определяет потери австрийцев в 500 человек. Французы говорят про 2000 человек.

* * *

Сегодня получена депеша о страшном поражении, понесенном австрийцами близ Новары. 15 000 человек убито или ранено. Подробностей еще нет. Императрица думает, что ее брат, принц Гессенский, участвовал в этом сражении. Очень грустно, что к удовольствию видеть австрийцев разбитыми у нее примешивается тревога за брата. В течение недели у нас стояла июльская жара; за неделю растительность произвела всю ту работу, которую она обыкновенно совершает в течение месяца. Затем пошел дождь, и температура упала с 20 в тени до 2, и от кисейных платьев мы перешли на ватные пальто. Меня беспокоит здоровье великой княжны. Во время этой жары она как бы впала в расслабленность, не разговаривала, не играла, не кушала и не спала. Лицо ее стало бледным до прозрачности и нервно осунулось. Она страшно растет, худеет, и у нее постоянное расстройство желудка. Я очень беспокоюсь, и Шольц, доктор детей, не внушает мне никакого доверия. Это — пошляк, и, чувствуя, что я его не люблю, он всегда соглашается с моим мнением. Но я не доктор! Он был болен, и я обратилась к Гартману[126], который дал великой княжне порошки. Ей лучше с тех пор, как стало свежей. Тем не менее она так нервна, что сегодня плакала от сказки об аленьком цветочке. Она так любит цветы и так счастлива, когда может рвать те, которые растут в полях и лесах. Она мне говорила: «Я не люблю нарядных цветов». Она так называет садовые цветы.

* * *

Моя сестра Дарья[127] опасно заболела. Мы были на вечере у императрицы и разговаривали о мономании Натальи Бартеневой[128]; государь обратился к моей сестре, но она ему не ответила. Я взглянула на нее; глаза ее куда-то уставились; лицо совершенно исказилось. Она делала усилия что-то сказать, но издавала только нечленораздельные звуки. Я поспешила увести ее, думая, что это нервный припадок. Вернувшись к себе в комнату, она вдруг разразилась слезами и криками, а вскоре потеряла сознание. Когда она открыла глаза, с ней вдруг сделались судороги. Она не могла говорить, и совершенно неподвижные глаза как бы выходили из орбит. Знаками она объяснила мне, что хочет причаститься.