Найти и уничтожить - Андрей Кокотюха

– Вопросов нет, – кивнул Николай.

– Они появятся по ходу дела. Чем больше их будет сейчас, тем проще нам станет работать, когда придет время. Но, – Дитрих в который раз щелкнул пальцами, – кое-что я хочу прояснить сейчас, – он взглянул на часы и нажал кнопку под столом. – Вы должны познакомиться еще с двумя членами нашей команды. Подозреваю – вы очень удивитесь, увидев их. И надеюсь на это.

– Надеетесь?

– Дерябин, ваше удивление потешит мое профессиональное самолюбие.

Дитриха несло, и он даже не старался скрыть это от Николая. Наоборот, ему неимоверно нравилось озвучивать свои мысли этому вчерашнему офицеру НКВД. Это должно, в конце концов, доказать парню превосходство немецкой расчетливости и логики профессионала над непредсказуемостью русских, которые не способны принимать стратегические решения, а лишь могут худо-бедно разобраться с ближайшей проблемой.

За годы работы со славянами Отто понял – они очень редко видят дальше собственного носа. И мало думают о последствиях. Взять, например, дикие пьянки: этим охота залить себя сегодня, и о завтрашнем разбитом состоянии они практически никогда не думают. Так во всем, убедился Дитрих. Ну, или убедил себя в этом, какая разница.

Дверь тем временем открылась. Обернувшись, не думая при этом подниматься со стула, Николай Дерябин не сразу понял, кто явился в кабинет по вызову капитана.

А когда разглядел их лица – сразу перестал контролировать себя.

Неожиданность встречи подтолкнула вверх, Дерябин вскочил, неуклюже задев при этом стул, пальцы правой руки разжались, перестав сжимать бокал, и тот звонко разбился об пол. Взглянув на осколки потерянным взглядом, Николай, неизвестно зачем, наступил на осколки подошвой сапога, придавил до хруста, не оставляя шансов даже мельчайшим кусочкам стекла, снова поднял глаза на вошедших.

– Мне кажется, вы встречались, – произнес Дитрих, довольный произведенным эффектом.

– Как… – Дерябин обернулся к нему всем корпусом, вдруг увидел себя со стороны, огорошенного, растерянного, неуверенного, быстро собрался, командирским жестом одернул гимнастерку, поправил ремень, кашлянул, спросил уже строже, обращаясь теперь к вошедшим и даже представляя себе ответ: – Что это значит?

– Привет, – сказал первый из вошедших.

– Хорошо выглядишь, – проговорил в тон ему второй.

Заранее зная, о чем нужно рассказать, Роман много раз мысленно прогнал свой доклад. Потому он получился четким, конкретным, не отягощенным лишними фразами и собственными предположениями. Командиру отряда даже не пришлось задавать вопросов – ответы уже содержались в объяснениях Дробота. Когда тот закончил, Родимцев взглянул на него с уважением, и Роман был уверен: это ему не показалось в плохо освещенном командирском блиндаже.

– Ты точно в этих местах никогда не бывал раньше?

– У меня зрительная память хорошая. И потом, в лесах я с детства, считайте, умею ориентироваться. Когда бежишь из такого места, возвращаться, ясно, не хочется. Попадаться при этом тоже, вот и двигаешься осторожно. Пусть кругами, зато мимо постов. И маршрут фиксируется вот здесь, – Дробот коснулся пальцем виска. – Не специально так происходит, Игорь Ильич.

– Нам в самый раз подошло, – командир не скрывал, что очень доволен. – Получается, у нас есть проводник прямо туда, в самое пекло, к охримовскому лагерю и объекту, который приказано уничтожить.

Радиограмму из штаба Родимцев получил еще вчера вечером. Дробот, выставленный накануне в караул, наблюдал, как Полина быстрой тенью вышла из землянки, которую делила с отрядной разведчицей Таней Зиминой, пересекла поляну и скрылась в командирской.

…Если бы девушка задержалась подольше или вообще осталась, Роман уже не удивился бы – да и Родимцев не старался скрывать своих отношений с отрядной радисткой. Наоборот, Дробот чувствовал себя кем-то вроде верного мужа, последним узнавшего о том, что рогат. Хотя у него не было и не могло быть оснований на то, чтобы ревновать Полину к командиру: он и в отряде-то без году неделя, и с радисткой знаком очень коротко, и общего у них всего-то – город, где оба родились. И поговорить-то толком не успели. Тем не менее Роман сам удивился своему отношению к фактически легальному сожительству Родимцева со своей подчиненной.

Пора бы привыкнуть: на фронте подобное происходило сплошь и рядом, никого не удивляли походно-полевые жены, которыми обзаводились офицеры из числа медсестер, связисток, радисток и других женщин, оказавшихся на переднем крае войны. Дробот даже нашел такой практике философское объяснение: женщинам нужна защита не всей армии, не сотен бойцов и командиров, а одного, пусть неверного, пусть у него семья в тылу – зато он здесь, он надежный, за него можно держаться, на него можно опереться. У них в батальоне, например, даже заключались быстрые фронтовые браки, хотя новобрачные по-прежнему обитали в разных помещениях, война никому не предоставляла отдельных углов, хотя бы отгороженных цветастыми занавесками.

Понимал Роман и Полю, особенно после ее рассказа. Собственно, чем дольше он думал, тем яснее уверялся: девушка специально поведала ту печальную историю. Командир сперва заступился, спасая от вполне объяснимой нравами военного времени мужской агрессии, после же воспользовался правом сильнейшего, правом победителя. Дробота как раз и смущало это сочетание слов: право сильного. Оно вполне применимо по отношению к врагу. Роман, имея определенный опыт, скрепя сердце допускал, что это право можно применять и к своим, которые нарушили законы военного времени. Хотя и отдавал себе отчет: так можно объяснить и оправдать методы того же старлея Дерябина до того момента, пока тот на его глазах не предал Родину. Только вот когда дело касалось столь деликатной сферы, как отношения между мужчиной и женщиной, пресловутое «право сильного» должно иметь другой смысл.

Сильный не принуждает. Сильный оставляет слабому право выбора. Может, Родимцев и не принуждал, вот только у Поли Белозуб выбора особо-то и не было.

Впрочем, стоило Роману поймать себя на подобных мыслях, он понимал – слишком глубоко погружается в них, слишком сильно его занимает подобное. А ведь всего-то немногим больше двух недель назад его голову занимали другие, более подходящие моменту думы – как прожить день в лагере от рассвета до заката. Потому, признав, что ни фронт, ни тем более кошмар плена так и не выдавили из него до конца того, что Дерябин часто называл интеллигентской гнильцой, Роман решил по возможности не морочить себе голову бессмысленным анализом природы чужих отношений. И сосредоточился как на новой, партизанской службе, так и на своей роли в предстоящей операции.

Масштабы которой, как и детальная продуманность вкупе с простотой замысла, поразили его поистине армейским размахом.

– Еще раз повторяю приказ, – Родимцев прокашлялся, оглядел собравшихся в штабной землянке взводных. – Необходимо одним марш-броском выдвинуться вот сюда, в район села Охримовка, освободить пленных из лагеря и, главное, уничтожить объект, строящийся в лесу силами тех же заключенных. Начало операции – не ранее двадцати ноль-ноль. Потому основная группа под моим командованием выходит вот в этот квадрат, – карандаш коснулся нужного места на поверхности разложенной на самодельном столе карты, – сегодня к девятнадцати часам. В то же время взвод Прохорчука, – названный взводный кивнул, – выдвигается чуть левее, к зенитной батарее. Разведка уточнила данные, фрицевские зенитчики расположились вот здесь, – карандаш передвинулся в нужном направлении. – Шалыгин!