Вкус пепла - Станислав Рем

– А вот с этого места, пожалуйста, подробней! – попросил следователь.

– То есть?

– Расскажите, как произошло это «опаньки». И, если можно, в деталях.

– В деталях? – Михайлов наморщил лоб. – Что ж, можно попробовать. Мы, то есть я и революционный комитет курсантов, еще с моего прихода сюда, с июня, начали замечать, что в училище прижилась контрреволюция. Не явная, открытая. А эдакая, знаете ли, подленькая. Скрытая.

– И в чем это выражалось?

– Да во всем! К примеру: идет утреннее построение. Смотрю: перемигиваются! И глаза красные от недосыпу. Понятно: ночь провели не в казарме. Однако перегарным духом не несет. Подозрительно? Факт! Опять же, как мне докладывали товарищи из комитета, странные сборища по вечерам, вне стен училища. Вывод: что-то происходит. А иначе как понять? Ведь могли общаться в казарме? Могли! Ан нет, в город бегали. На ночь-то глядя. Зачем? То-то! И к этому Сельбрицкому частенько ездили. Ладно б вино там пили, баб тискали. А то все разговоры да чтения разные. Стишки. Песенки.

– Об этом вам тоже докладывали? – уточнил Озеровский.

– Естественно! Но данный факт мы еще терпели. А вот когда появилось оружие в казарме, тут-то и понял: баста! Приплыли.

– Какое оружие? – на этот раз встрепенулся Доронин.

– В основном наганы. Кольты.

– А у вас что, курсанты без оружия? – в свою очередь поинтересовался Аристарх Викентьевич.

– Отчего ж? С оружием, когда следует, – тут же уточнил комиссар. – Все хранится в оружейной комнате. А за просто так таскать револьвер по училищу – кто ж позволит? К тому же раньше у нас кольтов не наблюдалось, только смит-вессоны, от старого режима. Да и тех с полтора десятка.

– Вы полагаете, будто кольты от Сельбрицкого попали в казармы?

– Я не полагаю. Так в трибунале подтвердили. Мятежники сами признались, что именно он их снабдил.

– Так, и как дальше было? – Доронин с возмущением посмотрел на Озеровского: времени мало, а вы тут про кольты да «смиты» всякие спрашиваете.

– Дальше? – Комиссар, задумавшись, провел широкой ладонью по крепкой, загорелой шее. – Десятого августа мне доложили, что в стенах училища зреет мятеж. Иначе говоря, переворот.

– Вот так прямо и мятеж? – не сдержался Озеровский.

– С захватом власти! – убедительно повысил голос Иван Трифонович. – Я поверил, потому как доложил человек верный. Но проверил. Точно! Все подтвердилось. На следующий день я был у товарища Урицкого. Утром. С документом, в котором все описал. Подробно. Можете посмотреть. Думаю, в ваших архивах он обязан быть.

– Да некогда нам смотреть, – У Доронина даже челюсть свело от мысли, что Озеровский предложит копаться в бумагах десятидневной давности. – Вы лучше на словах обскажите, как да что?

– А что обсказывать? – осклабился Михайлов. – Прибыли ваши товарищи. Провели обыски. У Веревкина, преподавателя, в войну штабс-капитана, нашли наган и три шашки. Точеные! У Арнаутского, курсанта, кольт из-под матраца вынули. У Анаевского браунинг изъяли. А у Дитятьева в тумбочке нашли пишущую машинку. Видно, прокламации собирался печатать. И две бутылки вина.

– А у вас что, регулярная проверка личного имущества курсантов не проводится? – вновь не сдержался Аристарх Викентьевич. – И эту машинку раньше не видели?

Комиссар окинул долгим взглядом следователя, сплюнул на пол, повернулся к Доронину:

– Он у вас кто?

С одной стороны, Демьяну Федоровичу польстило, как Михайлов осадил старика. Больно уж дед надоел со своей дотошностью. Однако с другой – матросу очень не понравилось отношение артиллериста к чекистам. А потому он решил поддержать Аристарха Викентьевича:

– Товарищ Озеровский – работник Петроградской чрезвычайной комиссии. И на данный момент занимается расследованием убийства товарища Урицкого. – В голосе Доронина прозвучала жесть. – И тот, кто будет мешать ему в проведении расследования, будет приравнен к врагам революции и трудового народа. Тем более дело по мятежу в вашем училище не закрыто. Так что отвечайте на поставленный вопрос.

Михайлов покрылся холодным потом. Привела нелегкая! Теперь как бы самому не угодить в «Кресты».

– Проверка личного имущества курсантов отменена распоряжением Ревкомитета училища, – сделал попытку оправдаться комиссар. – Понимаете, такие проверки расцениваются как недоверие к учащимся, что приводит к недовольству…

– И появлению тараканов, – вставил реплику Озеровский, чем вызвал усмешку на лице комиссара. Впрочем, разговор тут же перешел в иное русло. – Перельцвейг, то есть Сельбрицкий, постоянно находился в училище?

– Только во время занятий, – отчеканил Михайлов. Видно, на данный вопрос отвечал множество раз. – В казармах не ночевал: имел жилье в городе.

– Что вам еще известно о Перельцвейге?

– Почти ничего. Скрытен был. Вроде и говорун, а вдумаешься в его слова: пустозвон. Опять же слова говорил правильные, а в глаза глянешь – пустота. Иногда молчит сутками, а то вдруг скажет, будто бритвой обрежет. Молодняк вокруг него вился, будто мухи над дерьмом. Он ведь был самым старшим из курсантов, самым опытным, вот потому они к нему и тянулись. А Сельбрицкий данным фактом пользовался. – Михайлов не спеша прошел к столу, открыл верхний ящик, вынул исписанные листы. – Вот, можно сказать, компромат. Незадолго до ареста Сельбрицкого слышали, как он говорил вот это! Записали почти дословно. Читайте!

Аристарх Викентьевич взял первый лист.

«… побегут, никуда не денутся. Так и сказал: большевикам – крышка! Защищаться им нечем и некем. А нам немцы помогут. Немецкая монархическая партия. Людишек же следует искать в уезде. В городе никого из толковых не осталось. А там чего-нибудь да нашкребем…» Что за бред?

Доронин с силой сжал кулаки: нет, старик точно доведет его до цугундера[26].

– Какой же это бред? – встрепенулся Михайлов. – Крамола! Мятеж!

– А тот бред, что в него нельзя верить. – Озеровский бросил лист на стол. – Какие немцы? Какая немецкая монархическая партия? Где мы, а где Германия? Они себе сами ладу дать не могут, а тут у них помощь просят.

– И тем не менее подтвердилось, – заметил комиссар, – и не где-то, а у вас, на Гороховой.

– Точно, – на сей раз Доронин поддержал артиллериста. Зло поддержал, с искрой во взгляде. – Было.

– Ладно, – Аристарх Викентьевич почувствовал: данную тему лучше закрыть. – А фамилия Канегиссер вам о чем-нибудь говорит?

– Как?