Я дрался в Афгане. Фронт без линии фронта - Александр Ильюшечкин

Когда шла колонна, впереди пускали или БМП, или чаще всего танк-тральщик. И в замыкании шли тягачи «Уралы» с подъемниками для растаскивания подбитой техники, обычно их было две-три штуки. Подбитые машины старались как можно скорее оттащить с дороги, чтобы дать уйти из-под огня остальным. Кроме тягачей в замыкании обычно шел или БТР-«восьмидесятка», или БМП, иногда их заменяли два «Урала» с зенитными установками. У нас было два «Урала», на которые сразу после получения мы установили «зэгэушки», и к концу моей службы они представляли собой печальную картину.

Душманы постоянно лупили или по головной машине, или по задней, чтобы застопорить движение колонны, а потом уже начинали расстреливать машины по одной. Поэтому усиление и распределялось следующим образом: впереди колонны, в середине и в хвосте, в частности, это делалось для того, чтобы была возможность растолкать тем же танком поврежденные машины. Мне своим «Уралом», на который повесили бетонные противовесы и установили подъемник, тоже приходилось сталкивать две «бээмпэшки» и два «КамАЗа». В нашей батарее моя машина была единственной, оснащенной таким образом. Из бронетехники у нас первоначально была «чайка» — командирский БТР-60, оснащенный мощной радиостанцией, потом к нам пришел БТР-80, на который мы также установили более мощную радиостанцию. В моем «Урале», тоже была 123-я радиостанция, мой позывной был Замок.

От Баграма, где я служил, до Кабула расстояние около 60 километров, на протяжении всей дороги стояли 8 «комсомольских» кишлаков (со старейшинами этих селений у нас был уговор о том, что мы друг друга не трогаем) и около 20 — «духовских». Проезжаешь мимо — сидит местный и машет тебе, крича «Привет, шурави!», а ночью едешь — он же по тебе и из автомата пальнет.

— Под огонь своих не попадали?

— Такого у нас не было. В этом плане у нас все было организовано четко. И если бы все офицеры были такими же, как наш командир полка Востротин, то нашей армии не было бы равных по силе и дисциплине. Он никогда не отдавал свои вещи во время выхода в горы, а сам нес все на себе. Прежде чем начать боевую операцию, командир полка всегда связывался со всеми выдвигавшимися подразделениями — и с мотострелками, и с минометчиками, и с автобатчиками, и с ремротой в том числе.

Первыми всегда шли мы, «полосатики», как нас называли «духи», а за нами тянулись остальные подразделения. Если мы шли к пакистанской границе, то заранее точно знали, какие части следуют за нами. Кроме нас в голове еще часто ходили ребята-кабульцы из 350-го.

— Какие подразделения, на ваш взгляд, несли наибольшие потери?

— Серьезными были потери в корректировочных группах, выходивших в горы; получивших ранения ребят отправляли в госпиталь в Баграме. Нам, водителям, было немножко полегче, конечно, тоже доставалось, но не так. А вот корректировщикам, группами по 7–8 человек выходившим в горы, засекавшим банды душманов и управлявшим артиллерийским огнем по ним, приходилось нелегко: на них шла настоящая охота, корректировочные группы пополнялись каждые три месяца, пополнение приходило из Ферганы, Годжуная, Приная. Вообще мы старались воевать с минимальными для себя потерями — лучше было закидать врага снарядами, чем пулями.

Если поднять из реки Панджшер всю сброшенную в нее подбитую технику: подбитые танки, бэтээры, «Уралы», «КамАЗы», — то можно было бы построить 3–4 отличных корабля: река была полностью забита нашей сгоревшей техникой. Обочины дороги Кабул — Баграм — Хайратон также были усеяны искореженным железом.

Часто били колонны наших наливников, которые перевозили керосин. Их били очень здорово, однажды, за три месяца до моего дембеля, почти полностью была уничтожена шедшая из Союза колонна в 58 машин. Мы только успели спасти уцелевших под огнем ребят, но, к сожалению, не всех — было немало погибших и раненых. Если ты попадаешь на наливник, то считай себя смертником.

К нашему 345-му отдельному парашютно-десантному полку у душманов было особое отношение — нас боялись больше других. Еще до того, как я попал в полк, году в 1982-м, был случай, когда «духи» полностью вырезали наш пост. Без единого выстрела, бесшумно, были убиты 18 наших солдат. Потом, в отместку за убитых, их товарищи разнесли три соседних кишлака. Принцип был такой: если воюем, значит, воюем открыто, а так, исподтишка, — неинтересно. А «духи» почти всегда действовали именно так, исподтишка: ночные вылазки, обстрелы рано утром, да и то — выскочили, обстреляли и уходят. А так было все, и мне не раз приходилось сталкиваться лицом к лицу с врагом, приходилось убивать, ведь если не ты — то тебя.

— Каким было отношение к пленным душманам?

— Тут смотря у кого: у нас, водителей, особой ненависти к ним не было, а в разведке — да. Наши разведчики были ребята очень злые: убить не убьют, но выбивали зубы и ломали челюсти душманам они частенько. В разведке у нас служили «качки» из подмосковных Люберец, известные на всю страну «люберы», ростом ребята были под два метра. Когда приходилось с ними стоять в охранении, было немножко страшновато: разговор у ребят был короткий. А стояли с ними тогда как раз дежурной машиной по гарнизону — стоишь в Кабуле или Баграме на центральной площади, 12 человек и «Урал» рядом.

— Какое количество боеприпасов обычно брали с собой?

— В моем «Урале» постоянно был цинк в тысячу с лишним патронов к автомату, лежало штук 30 Ф-1, шесть пулеметных магазинов по 45 патронов, попарно связанных изолентой, — магазинов по 30 патронов порой было маловато.

— В униформе были отклонения от устава?

— Да. Мы пришли в Афган обутые в очень тяжелые полусапожки. И если мы, водители, еще могли в них ходить, то корректировочным группам, которые уходили далеко в горы, было очень тяжело: не предусмотрена была эта обувь для гор, очень уж была неудобная. В кроссовках было намного удобнее, к тому же в них нога намного более чувствительна к проволоке растяжек, ведь в сапогах можно было задеть проволоку растяжки и не почувствовать, не упасть вовремя, и три-четыре человека могли погибнуть на одной мине. А растяжек стояло очень много, кроме того, было очень много наших «лепестковых» мин, выставленных самолетами, — с воздуха сбрасывался контейнер с минами, который раскрывался на заданной высоте, усеивая ими площадь. В зависимости от местности эти мины были серого или зеленого цвета. Когда наступаешь на них, ничего не происходит, отпускаешь ногу — происходит взрыв, который отрывает стопу. Заметить их было непросто: если ты идешь и внимательно смотришь себе под ноги, то такую мину можно заметить, а под обстрелом под ноги смотреть некогда. Такие случаи бывали не раз — ребята налетали на них, погибнув не от вражеской пули, а от своей мины, хотя погибали от мин нечасто, обычно отрывало ногу. Больше всего мин встречалось возле «духовских» кишлаков.

Минировалось все, даже на ровном асфальте душманы вырезали кусок под размер фугаса, устанавливали его и тщательно маскировали. Взрыватель фугасов обычно был «качковый», то есть подрывалась не первая и не вторая машина, а та, на которой число нажимов на механизм детонатора достигало заданной цифры. Я видел «духовский» фугас, изготовленный из крупнокалиберной артиллерийской гильзы, доверху набитой порохом. Эти фугасы разворачивали наши танки, отрывая башни. «Урал» вылетал на несколько метров вверх, против зарядов такой силы бесполезно было пробовать чем-то защититься. Каких-либо особо хитрых способов минирования, когда, например, минировались нависавшие над дорогой ветки деревьев, мне встречать не доводилось, единственное, что из подобного я видел, — это вышеупомянутые огромная артиллерийская гильза от САУ с электрическим взрывателем, заминированные авторучки и брелки. Мы для растяжек использовали и Ф-1, и РГД-5, очень много ставили сигнальных мин.