Шаг за край - Тина Сескис

— Миссис Коулман, — позвала доктор. Эмили вскочила и направилась за ней в кабинет, стараясь не глядеть на кресло с холодными металлическими подставками для разведенных ног и стараясь на думать, что скоро ей предстоит расположиться в нем.

Доктор села, просмотрела ответы Эмили: привычно быстро, поверхностно, — а потом дошла до последнего вопроса. Вопросительно подняла взгляд на Эмили, и та призналась:

— Понимаю, простите, это смешно, но я представления не имею. — Она помолчала. — Недавно я ездила на Крит, — продолжила, словно бы это служило объяснением, а может, так оно и было.

Доктор улыбнулась.

— Не хотите провериться на беременность?

— Как, сейчас? А вы сможете мне сказать, если так и есть?

Едва произнеся это, Эмили почувствовала себя глупо, ведь всем известно, как на беременность проверяются. Разница только в том, что сама Эмили никогда этого не делала, она всегда тщательно заботилась (почти до паранойи даже) о предохранении. В конце концов, она не желала кончать тем же, что и Кэролайн.

— Разумеется, мы все устроим. Сможете сейчас сделать? — Эмили кивнула. — Хорошо. Тогда давайте сначала проверимся, а потом перейдем к осмотру.

Медсестра отвела Эмили в маленькую комнатку, где она переоделась, сняв черные брюки и ослепительно–белое белье, накинула выданный ей халат, отправилась в туалет по соседству, после чего вернулась в смотровой кабинет, зажав в руке пробирку — свидетельство (или отсутствие такового) будущей новой жизни.

— Располагайтесь, миссис Коулман. — Эмили взобралась на кресло и неохотно развела ноги, попадая ступнями в подставки. — Понимаю, что это неприятно, но не могли бы вы развести ноги пошире? — сказала доктор. — Вот, так лучше. Потерпите, может быть слегка холодно.

Эмили поморщилась. Это она ненавидела больше всего, не столько из–за боли, сколько из–за ощущения уязвимости. Она закрыла глаза и сделала глубокий вдох, пытаясь унять жуткое желание свести ноги в коленях.

Две минуты спустя в кабинет суетливо вернулась медсестра. Доктор, прервавшись, подняла взгляд.

— Ну как у нее? Есть? — произнесла она так обыденно, словно спрашивала, припарковалась ли Эмили на больничной стоянке.

— О да! — ответила медсестра, и у Эмили перехватило дыхание, а потом она закрыла ладонями лицо и принялась плакать, тихо, приглушенно всхлипывая: «Ой, ой». Тогда доктор с медсестрой встали у нее по бокам, запричитали: «Это ж чудесное известие, миссис Коулман, не плачьте», — каждая заключила ее в объятия, хотя ноги ее по–прежнему находились на подставках. Сквозь волнение и панику две мысли пробились в сознание Эмили одновременно: как же трогательно они себя ведут и что она скажет своей сестре.

Делаю себе с Тигрой по–настоящему хороший кофе, даже молоко подогреваю в микроволновке, но она едва его взглядом удостаивает, когда я подаю ей чашку: занята чтением поступивших к ней на электронную почту сообщений. Решаюсь оставить ее на некоторое время, чем идти на риск еще больше раздразнить, так что возвращаюсь за свой стол. К этому времени подтягивается остальная команда и начинается оживленный обмен мнениями о выходных: кто c кем переспал, кто какие клубы посетил, надо ли очередной обманутой знаменитости бросать своего партнера. Мне как–то неловко вступать в общий хор, не потому, что нахожу подобные разговоры легкомысленными (теперь такого рода треп мне нравится), а потому, что еще в пятницу я была всем сотрудникам ровня, сегодня же я им — босс, и во мне нет уверенности в том, как они к этому отнесутся.

— Миленькие туфли, — говорит Натали. — Наверное, дорогие?

— Спасибо, дороговаты малость, — отвечаю, держа в уме три сотни фунтов, которые отдала за туфли на прошлой неделе, празднуя свое повышение, и то, что девять месяцев назад я на те же деньги всю спальню себе обставила. Чувствую укол стыда.

Пробую устроиться у себя за столом под непрекращающийся утренний понедельничный легкий треп, нервничаю, мне неловко; если честно, то понятия не имею, что от меня требуется. Решила связаться с Тигрой по электронной почте по поводу того, о чем она меня раньше спрашивала, впросак попасться не хочу, а разговаривать с ней мне все еще слишком боязно.

«Привет, Тигра, — пишу. — Просто для сведения: сегодня нужны первые прикидки по «Откровению»?» — Нажимаю клавишу «стереть» на тот случай, если это не «Откровение», не мой дезодорантный клиент. Делаю следующую попытку. «Привет, Тигра. Прошу извинить, понимаю, что это ерунда, но не могли бы вы подтвердить, кто ожидает сегодня первых прикидок?» — Очень грубо, тон слишком извиняющийся, это в первый–то день моего назначения. «Привет, Тигра. Напомните, пожалуйста, кто ожидает сегодня первых прикидок. Спсб. Кэт». — По делу, лаконично, тон достойный, будем надеяться, меньше всего способно вызвать у нее раздражение. Нажимаю клавишу «отправить».

Все утро выискивала, что мне потребуется для планерки, подгоняла неторопливых творцов, спорила с плановиками, исправляла задания по фото, сводила воедино программы работ, убеждалась, что Натали заказала обед. Время около 12, я все еще нервничаю, взвинчена и, хотя давала себе слово, чтобы в эту неделю, как ни в какую другую, — ни–ни, все ж оказываюсь в дамском туалете с его гладкими стенками из «замороженного» стекла и необычным жидким мылом. Втягиваю в себя всего половину полоски, большего, чтобы дотянуть до конца дня, не требуется, но в душе ненавижу себя. Возвращаюсь на свое рабочее место в блеске и тревоге. В почтовом ящике ответ на сообщение — от Тигры. Всего–то и сказано: «Вы уволены», — но я, ощущая себя проницательной и неодолимой, полагаю, что она шутит.

Эндрю сидит за своим серым пустым столом, просматривает ежемесячные отчеты о продажах, но ни одна из цифр не идет ему на ум. Положим, ему хорошо известно, что в конторе за ним утвердилась порочная репутация: связи его всегда были так очевидны, — только все же до недавнего времени в том, что касалось его способностей, его ценили весьма высоко. А вот теперь он едва дотягивает до конца рабочего дня и понимает: если сам не возьмется за себя, то босс непременно что–то предпримет.

Дела пошли у Эндрю наперекосяк не год и не два назад, с тех самых пор, как у жены наконец–то терпение лопнуло и она ушла от него. Он был настолько расстроен тем, что она закрывает глаза на его любовные похождения, что даже ее отвращение к его поведению на свадьбе Эмили не заставило его задуматься. Так что, когда на обратном пути из Девона Фрэнсис походя, в машине сообщила ему, что уходит, он ей не поверил. А когда в тот же вечер, в вечер после свадьбы, она собрала вещички и ушла, он был уверен: вернется. В конце концов, куда ей деваться? Когда же Фрэнсис не вернулась, выяснилось, что он не знает, как с чем обходиться: как управляться со стиральной машиной, как готовить еду, где лежат средства для посудомойки. Он не знал даже, куда ушла Фрэнсис, и позвонил всем, кто только на ум пришел: ее подругам, ее сестре Барбаре, Кэролайн, — но ни у кого из них она не останавливалась. В конце концов он это выяснил и явился к Бену с Эмили, хотя у тех все еще продолжался медовый месяц, умолял, барабанил в дверь, но Фрэнсис в дом его не пустила. Эндрю слишком поздно убедился, что жена его из тех женщин, которых можно долго испытывать на прочность, но если терпение лопнуло — все, конец. Ладно, запасной ключ у нее был, но если и так, предусмотрительность ей никогда не была свойственна, а значит, рассудил он, она, должно быть, впала в отчаяние.