Шаг за край - Тина Сескис

Причину моего воровства постичь труднее. Тут дело не просто в том, чтобы за Ангел угнаться, хотя, если быть честной, и в этом тоже, тут есть и большее: в тот самый миг, когда я беру что–нибудь, это хоть как–то избавляет от некой пустоты, наполняет меня мукой мелкой кражи, помогает в тот момент поквитаться за мою утрату. И пусть после этого я сама себе противна: бог мой, я ж когда–то адвокатом была, — мне ни разу не становилось настолько стыдно, чтобы отнести вещи обратно. Ирония заключается в том, что частично как раз благодаря моим новым порокам у меня на работе дела и пошли успешно: стоило мне начать одеваться как следует, устраивать маленькие попойки после работы, тайком бегать в туалет за спинами клиентов — это сразу придало мне лоска и шика, остроумие мое отточилось, почти как у Кэролайн, но без ее ненависти. Странно, если честно, но ныне люди считают меня гламурной, забавницей даже. В прежней моей жизни я была наделена тихой уверенностью, непримечательной миловидностью, легкостью в общении, зато теперь я насыщена энергией так, что искры сыплются, я ухоженна и соблазнительна. И хотя в душе я сознаю, что слишком перебираю с наркотиками и краду слишком много одежды, все равно убеждаю себя, что пока все в норме, все это часть процесса, часть забвения. Вечно я этого делать не буду.

Хотя нашу новую квартиру я обожаю, все ж едва ли не скучаю по старым соседям (к чему вспоминать, как они меня до безумия доводили?): предприимчивой Шанель и мастеровитому Джерому, матерщиннице Бев, молчаливым смуглым малым, гиганту–дитя Брэду и даже по отвратительной Эрике. Они стали мне словно бы семьей и, взглянем правде в лицо, были ничуть не большими идиотами, чем моя настоящая семья, — стоило лишь заглянуть поглубже того, что находится на поверхности. Хотя теперь живем мы лишь вдвоем, Ангел и я, поток гостей не иссякает, что не позволяет мне замкнуться в одиночестве: разные коллеги Ангел по карточным столам и рулетке, ее близкий друг Рафаэль, с которым она познакомилась в казино, похожие на Адониса Дэйн с Рикардо, а порой еще и мама Ангел.

Рут выглядит замечательно. Ей всего сорок семь, но на вид она лет на десять моложе, до сих пор играет по клубам, у нее под рукой по меньшей мере один ухажер в любой конкретный период времени. Живет она в квартале особняков в Бэйзуотер (округ, я полагаю) и время от времени заходит поспать на диване после очередной ссоры с последним мужчиной в ее жизни. Ангел относится к ней как к младшей сестренке, а то и как к дочери (как и ко мне), она не судит свою мать и не пытается ее исправить, а принимает ее с нежностью, какую всегда выказывает и мне.

Я люблю Ангел. Словно бы половина моей любви к мужу обратилась в платоническую любовь к этой похожей на беспризорницу красавице со всеми ее испорченными генами и дурными привычками. Другая половина досталась успешному печальнику Саймону, застряла в его истериках и самолюбованиях, пошла на создание дорогих реклам кукурузных хлопьев и автомашин. Я испытываю радость оттого, что и она и он есть в моей жизни, это они помогли мне оставить позади убитое горем сломленное существо, бежавшее из дома в одно жаркое утро июля прошлого года, чтобы стать успешной, наполненной жизнью молодой женшиной, какова я теперь. Но как бы близки ни стали мне и Ангел и Саймон, меня, к собственному удивлению, никогда не тянуло поведать им мою тайну: что была я когда–то блаженно счастлива в замужестве, у меня был прелестный двухлетний малыш, глаза которого лучились солнечным светом, а волосы отливали золотом, был и еще один на подходе. Еще совсем недавно мне удалось настолько решительно переделать свою жизнь, что все это ушло в прошлое. Случалось, я даже забывала, что это вообще было на самом деле.

Не было у меня никогда и позыва рассказать Саймону или Ангел, что я половинка в паре близнецов, и притом предположительно нормальная половинка, — и это тоже сделало меня свободной. Быть одной из пары близняшек — такое выглядит странным в глазах людей, ты — не такая, ты — половина целого, не индивидуальность, между вами связь, которую никто другой не может ни почувствовать, ни понять. Если бы только знали они правду! Я рада отделаться от Кэролайн, наконец–то развязаться с ней окончательно; после того, что случилось, она того заслуживает. Теперь я ненавижу ее.

Поезд подземки с громыханием мчит на восток, а мысли мои несутся куда хотят, они свободны, нет для них рельсов, хотя я не очень старательно пытаюсь их остановить. Ловлю себя на том, что думаю о несчастных моих родителях, которым вот уже лет тридцать приходится управляться с настроениями Кэролайн и ее своенравием; ее состояние в последнее время (анорексия, безумие, пьянство) уж наверняка не позволяет им дух перевести, столько дров она наломала. С дистанции минувшего времени все это выглядит эпизодом в одном из тех построенных на болтовне шоу, которые не имеют ничего общего с действительностью или хоть как–то затрагивают меня. Я так и не поняла, какую во всем этом роль сыграла мама, как получилось, что Кэролайн настолько помешалась, но уверена, что главным образом это именно с мамой и связано. Я всегда сознавала, даже когда мы совсем крохами были, что что–то между ними не совсем так, сознавала даже, что мама меня предпочитает, — и только теперь, оказавшись настолько далеко, я могу по–настоящему признаться в этом. А когда они, казалось, наконец–то разобрались с тем, что обеим мешало, когда многое разрешили за время пребывания сестры в той клинике, то, полагаю, для Кэролайн было уже слишком поздно, порочность прочно въелась в нее.

Не знаю почему, только прежде я редко пыталась подумать хорошенько над этим: хотя я и старалась всегда ладить с сестрой, в моей жизни она главным образом оставалась человеком, с которым следовало быть настороже, даже когда мы были маленькими. Оглядываясь назад, думаю, что я слегка побаивалась ее. Даже когда она едва не испортила нашу свадьбу, я простила ее (в конце концов, Бен по–прежнему оставался со мной, по–прежнему был женат на мне) и была уверена тогда, что действовала она не нарочно, такое было в порядке вещей — просто «Кэролайн есть Кэролайн». Зато теперь, после того, что она еще натворила, я рада избавиться от нее, и уж это точно не позволяет мне сожалеть о побеге.

Что я чувствую, бросив своих родителей, это другое дело, и, думая о них из безопасного далека моей новой жизни, проникаюсь печалью к ним обоим. Мой бедный романтический папа! Он считал, что никто из нас не ведал, как он переспал с подругой Кэролайн на нашей свадьбе, только выражение лица Даниель на следующее утро, смутное недоумение Кэролайн (ей ведь, господи прости, пришлось быть в той же комнате) говорили обо всем лучше всяких слов. Думаю, это издевательское (на глазах у всех!) унижение стало последней каплей, переполнившей чашу маминого терпения, и она наконец–то ушла, а после того раскрылось все, вылезли наружу все его червивые подвиги, на которые мама столько лет не обращала внимания. Меня обуял ужас, я поверить не могла, что он способен на такое, ведь я так его обожала. Поначалу мама жила с нами. Бен не возражал, хотя мы только поженились. И все было бы прекрасно, если бы это не означало, что у Кэролайн стало больше поводов чаще наведываться к нам, заигрывать с Беном, и если бы отец не звонил каждый день и, плача, не умолял позвать к телефону маму, хотя та и слышать о нем не хотела. Оглядываясь назад: Бен был святым. Должно быть, тогда он меня по–настоящему любил.