Когда отступит тьма - Майкл Прескотт

Эндрю утверждал, что нашел дверь открытой. Чушь. Роберт Гаррисон, отшельник, недоверчивый одиночка, вряд ли бросил бы дом незапертым, открытым кому угодно.

Взломанная дверь, прямое свидетельство пребывания Эндрю, по крайней мере давала Коннору законное основание войти в лачугу. Он всегда строго придерживался буквы закона. Временами менее щепетильные коллеги в Нью-Йорке подшучивали над ним из-за этого. «Да, ваша честь», — с насмешливой досадой говорили они, когда он напоминал им о какой-то юридической тонкости. Насмешки бывали добродушными не всегда; он наслушался и возмущений, особенно от старых полицейских, любивших устанавливать собственные правила.

Насмешки и враждебность не останавливали его. Он знал, что случается, когда люди с пистолетом и значком начинают думать, что, кроме собственной воли, им ничто не указ. Между стражем и нарушителем закона граница узкая. Он видел, как люди пересекали эту границу. Двое в частности…

Но ему не хотелось думать о Кортесе и Лоумаксе. Он приехал в Барроу главным образом, чтобы забыть.

Коннор вошел и стал осматривать единственную тесную комнату. Взглянул на книжные полки, современные бытовые приборы, изготовленную вручную мебель.

Производить тщательный обыск Коннор не собирался. Они с экспертом уже перерыли все в лачуге — на законном основании, с письменного разрешения Роберта — и не нашли ничего изобличающего. К тому же он не имел законных оснований задерживаться здесь, поскольку следов вандализма или явных признаков кражи не было.

И все же ему хотелось выяснить, что было у Эндрю на уме. Этот человек провел в лачуге не менее пяти минут. Что он делал?

Раз Эндрю заметил его в подлеске, значит, стоял возле окна. Возможно, перегибался через большой письменный стол.

Коннор подошел к столу и обнаружил на нем только визитную карточку, прижатую каменным прессом для бумаг.

Одну из карточек Эндрю с многочисленными телефонными номерами.

Коннор перевернул ее и увидел торопливо сделанную надпись наклонным почерком Эндрю, знакомым ему по подписи на благотворительном чеке.

«Нам нужно поговорить».

Внизу телефонный номер — которого нет на лицевой стороне.

Значит, Эндрю хотел связаться с братом Эрики по телефону, о существовании которого никто не знал. Почему?

Объяснение могло быть очень простым. Если спросить Эндрю, он, разумеется, стал бы утверждать, что по семейным делам. Роберт имел право знать, что его сестра исчезла.

Да, Эндрю ответил бы примерно так. Объяснение вполне правдоподобное.

Но Коннор был убежден, что ложное. Тут имело место еще что-то, возможно, связанное с Филадельфией, хотя он не представлял, каким образом.

Филадельфия. Эндрю Стаффорд получал там неплохой доход на художественном рынке. Большую часть девяностых годов он владел в этом городе двумя галереями, обе вели дела главным образом по почтовым заказам. В начале карьеры он специализировался на литографиях и линогравюрах; потом перешел на статуи. Должно быть, это занятие и привело его к встрече с Эрикой Гаррисон, но подробностей их знакомства Коннор не знал.

Хотя эта сторона жизни Эндрю оставалась загадкой, Коннор многое выяснил о нем без труда. У него был друг в филадельфийском управлении полиции, сыщик из отдела расследования убийств, работавший раньше в группе по борьбе с мошенничеством. И хоть Эрика после их первого, целомудренного вечера в кабинете галереи не говорила о своем неудачном браке, Коннор не забыл ее слов: «Мошенник-виртуоз. Женился на мне ради денег, не по любви».

Мошенник в буквальном смысле слова? Или то было просто риторической фигурой? Этот вопрос не давал Коннору покоя. И в конце концов месяц назад, во время часового разговора по междугородному телефону, филадельфийский друг выложил ему все существенные сведения относительно Эндрю Стаффорда.

Эндрю действительно был мошенником в полном, криминальном значении слова. Его две галереи представляли собой конторы торговлей произведениями искусства по телефону, штат их состоял из таких же жуликов, как он сам. Жертвами надувательства становились новички-коллекционеры, фамилии и адреса их находили в списках адресатов крупных галерей. Слали этим людям открытки и каталоги, затем следовали телефонные звонки с предложениями немыслимо выгодных сделок. Подписанных линогравюр Пикассо по тысяче триста долларов. Оригинальных литографий Дали по тысяче сто. Эстампов Поллока и Коонинга, изданных ограниченным тиражом, по две тысячи или меньше.

Эти линогравюры и литографии были неправомочно выпущенными копиями или просто подделками. Изданные ограниченным тиражом эстампы представляли собой фотомеханические репродукции иллюстраций в книгах по искусству.

Группа по борьбе с мошенничеством и прокуратура знали из получаемых жалоб, что Эндрю Стаффорд занимается жульничеством, но ни единого обвинения предъявлено ему не было. Почти все его сделки были мелкими, и возбуждать судебное преследование было затруднительно. Он всякий раз мог бы утверждать, что не знал происхождения тех оттисков, которые приобрел.

Однако судимость у Эндрю была. В конце восьмидесятых ему вынесли приговор за мошенничество с недвижимостью в Нью-Йорке. Приговорили не к тюремному заключению — всего-навсего к пятилетнему испытательному сроку и возмещению убытков обманутым, выражавшихся шестизначной суммой. После этого он переехал в Филадельфию и освоил торговлю произведениями искусства. Этот новый вид деятельности был безопаснее. Мошенничество было труднее доказать, и большинство покупателей либо не знали, что они обмануты, либо, узнав, продавали свои приобретения, покрывая мошенничество. А Эндрю выпускал новые подделки, копии и наблюдал, как растет его скромное состояние.

«Этот мистер Стаффорд тот еще тип, — подвел итог друг Коннора. — С чего ты заинтересовался им, Бен?

Коннор не ответил, не захотел признаваться, что главный интерес представляет для него жена Эндрю и что запрос объясняется в большей мере личным любопытством, чем служебными обязанностями.

— Он продолжает мошенничать? — не отставал друг.

— Нет, — ответил Коннор, — отошел от дел.

Тогда он был в этом уверен. Теперь же задумался, не занялся ли Эндрю Стаффорд новой игрой, более опасной, чем его прежние проделки.

Что это может быть за игра? Коннор потряс головой. Ответа у него не было.

Он оставил визитную карточку на столе, потом быстро оглядел остальную часть комнаты, ни к чему не притрагиваясь.

Возле койки на перевернутой корзине из-под яблок, служившей тумбочкой, Коннор заметил два комка воска. Приглядевшись, быстро сообразил, что это затычки для ушей. Самодельные, покрытые отпечатками пальцев.

В Нью-Йорке Коннор иногда пользовался затычками — купленными в магазине, — чтобы шум уличного движения и вой сирен не мешали спать. Но зачем Роберту они здесь? Что может тревожить его сон в безбрежной лесной тишине?

Что слышит он по ночам?