Айн Рэнд - Михаил Григорьевич Кизилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы не согласны с Платоном, не правда ли?
– Нет, не согласна.
– Скажите, почему?
– Мои философские взгляды еще не являются частью истории философии. Но они ею станут.
– Дайте экзаменационную книжку, – якобы потребовал Лосский и поставил в нее «отлично».
Сложно сказать, что правда, а что фантазия в этой истории. Поскольку в то время оценки были отменены, Алиса могла получить в экзаменационных документах лишь отметку «зачтено». Добавим также, что в списке изучавшихся ею предметов не было отдельной дисциплины «Античная философия». Скорее всего, с Лосским она могла познакомиться в рамках изучения предмета «История мировоззрений (древний период)». Тем не менее, на наш взгляд, сам факт ее общения с профессором вряд ли вызывает сомнения.
Осенью 1921 года еще можно было открыто выражать свои взгляды. Тогда студенты Петроградского университета разделились на два лагеря: антикоммунисты, носившие старые студенческие фуражки зеленого цвета, и коммунисты с красными галстуками и в военных кожаных тужурках. На заседаниях студенческого совета каждая сторона откровенно высказывала свои взгляды. Юные коммунисты говорили о борьбе за дело пролетариата, о жертвовании личной жизнью во имя родины, их оппоненты смело указывали на политические преследования, голод и тиранию. Один отважный оратор особенно поразил Алису смелостью и принципиальностью.
Весной 1922 года о свободе слова уже можно было забыть. Среди студентов начались «чистки». Алиса навсегда запомнила свой ужас при известии, что смельчак-оратор, к которому она к тому моменту стала испытывать романтические чувства, арестован. Больше никто его в университете не видел. Она в ярости выкрикнула в лицо студенту-коммунисту, что он и его товарищи будут висеть на столбах. Ту ночь Алиса провела без сна, роняя горькие слезы. Сердце трепетало от страха, каждое мгновение она ожидала, что в дверь постучат и вооруженные солдаты арестуют ее и ее семью. Но этого не случилось.
Привыкая к Совдепии
Из-за отсутствия медикаментов стали распространяться эпидемии. Люди порой теряли сознание прямо среди бела дня от болезней и недоедания. По этой причине правительство разрешило открыть несколько аптек. Зиновий Захарович вместе с пятью коллегами открыл небольшую аптеку, просуществовавшую в течение года. На столе у Розенбаумов стала появляться нормальная еда, удалось прикупить кое-что из одежды.
Однако это относительное благоденствие длилось совсем недолго – правительство вновь национализировало аптеку Розенбаума. «Я больше не буду работать на них! – разъяренно кричал оскорбленный Зиновий Захарович. – Ни теперь, никогда больше. Даже если мы будем голодать». Случилось это предположительно 1 сентября 1924 года – именно с этой даты, указывает Алиса, ее отец стал безработным. Отметим, тем не менее, что Зиновий Захарович вступил в профсоюз «Пищевкус». Вступление в профсоюз должно было облегчить получение работы, а также продовольственных карточек и некоторых предметов потребления[280].
В этот тяжелый момент Анна Борисовна и начала преподавать иностранные языки во 2-й школе рабочих подростков Володарского района, которая, по сведениям самой Айн Рэнд, называлась «Молодая гвардия». Еще с 1919 года мать была членом профсоюза работников просвещения[281]. Она была готова работать на кого угодно, лишь бы семья имела еду. К тому же она не так уж плохо относилась к некоторым большевистским преобразованиям в сфере просвещения, ведь именно они уравняли евреев в правах с остальным населением и дали им возможность получать образование наравне с другими.
Зарплата Анны Борисовны была крошечной. Правда, еще Алиса как студентка получала продовольственные карточки. Но всего этого было мало. «Это было время настоящего голода – эти годы», – будет мрачно вспоминать она. Однажды, съев ужин, состоявший из сухого гороха, она опустилась на пол, не в силах стоять от слабости и голода. Небольшая порция гороха лежала на тарелке, дожидаясь прихода Зиновия Захаровича. «Можно мне… хотя бы одну горошинку из папиной порции?» – взмолилась Алиса. Мама передала ей горошину. На ее лице было написано бесконечное страдание.
Однако даже голод не был так страшен для молодой девушки, как общая беспросветность жизни. Транспорт ходил плохо и был всегда битком набит; люди носили старую заношенную и перелицованную одежду; о покупке сливочного масла можно было лишь мечтать. Беседы сводились в основном к обсуждению цен на пшено и другую еду. В городе началась эпидемия тифа, переносившегося завшивленными людьми. Мечтавшая о красивой жизни Алиса вынуждена была делать вид, что не замечает ползающих на людях вшей, но не забывала смазывать волосы керосином.
И тем не менее жизнь продолжалась. Алиса по-прежнему много читала. Она проглотила всего Фридриха Шиллера во французских переводах. Шекспир с его мрачными трагедиями, напротив, не пришелся по душе: Алиса видела в его героях не настоящих людей, а лишь «официозные заурядности… которыми ты обязан восхищаться». А вот Достоевский неожиданно понравился. Алисе хотелось писать что-то в его стиле, то есть расцвечивать сюжетную линию глубокими мыслями. А основным открытием тех лет стал Фридрих Ницше, в особенности «Так говорил Заратустра».
Что же так привлекло юную еврейскую девушку к этому необычному произведению, которое так полюбили потом идеологи немецкого национал-социализма? Пожалуй, прежде всего идея о сверхчеловеке, которая совпадала с ее собственными представлениями о человеке как о «героическом существе». Однако когда Алиса познакомилась с трактатом Ницше «Рождение трагедии из духа музыки», восхищение им сразу же угасло:
«Он сказал, что разум – это низшая способность, которую превосходят эмоции пьяной оргии. Это покончило с ним как с духовным союзником».
Весной 1922 года произошло событие, во многом затмившее для нее интеллектуальные открытия последних времен и даже немного примирившее с ужасами жизни при большевиках. В то время в Петрограде работали два театра; в одном шли серьезные оперы и балеты, в другом – легкие оперы и классические оперетты. Именно они как магнит стали притягивать Алису. Она вспоминала:
«В театре было четыре балкона. Четвертый был очень дешевым, но [билеты туда] было очень трудно достать. Касса [с билетами] на неделю открывалась в субботу в десять утра. Я вставала каждую субботу в пять утра, чтобы быть там к шести и ждать снаружи три часа, невзирая на российскую зиму; в девять фойе открывалось, и я могла в течение часа ожидать внутри. К десяти там уже были бесконечные очереди за дешевыми местами. В течение
