Год людоеда - Мария Семенова

После этих слов бугаи посмотрели на Артура, как на мертвеца, сунули ему в руки документы на «мерс» и ключи от зажигания и собрались уходить: все, друг, прощай! Считай, что ты сам себе подписал приговор. Да почему же так?! Да потому, что какой же уважающий себя затусованный пацан, а тем более в понятиях, станет обращаться в ментуру? Ты хоть представляешь себе, как тебя вместе с семьей увезут в лабораторию и сколько времени там над вами будут изгиляться?

Артур понял, что попал в дурацкое положение, при котором вынужден просить о защите и помощи тех, кто его, собственного говоря, и подставил. Он попытался их остановить — они вроде бы согласились — и спросил: как бы они посоветовали ему правильно поступить?

Расклад обладателей «мерса» получался чуть ли не более выгодным для Ревеня, чем для них самих. Оказывается, у одного из них есть дальняя очень древняя родственница, которая имеет достойный дом в области. А вдруг ему удастся уговорить ее перебраться в город? Если да, то они смогут перевезти Ревеня с семьей на ее участок, а их квартиру предложить хозяину «трехсотого», который, чем черт не шутит, возможно, и согласится на такой вариант. Ну а что тебе, мужик, в области не пожить? Там — экология, грибы-ягоды, рыбалка. Стрелять умеешь? Будешь охотиться. Да мы тебе и ружье дадим, и сами на охоту будем приезжать. Давай соглашайся, это последнее, что мы тебе можем предложить.

Рассуждая о своей ситуации, Ревень пытался ответить на вопрос: что может определить его решение, которое он вроде бы еще вправе принять, — здравый смысл или страх перед бандитами? Если бы они не собирались ему ничего отдавать взамен квартиры, то наверняка и не предлагали бы, а увезли в лес и там зверски замучили. Но они же предлагают обмен? Или это коварный обман?..

Пытаясь понять, что заставляет меня заниматься этим делом, я неизменно захожу в тупик, упираюсь в непроходимость мыслей и обстоятельств, теряюсь в комбинациях чувств и воспоминаний. Пишу «заставляет», потому что разве совершил бы я хоть раз то, что совершил, имея волю противиться силе, направляющей меня по одному-единственному пути, любые отклонения от которого — обман, ловушка, чтобы еще раз доказать мне: не покориться — невозможно! Так, сдерживая свои движения в направлении к ужасному результату, оказывается, я лишь разжигаю в себе огонь, который брался затушить. И наоборот — якобы поддаваясь пороку, чтобы в последний момент вывернуть шею из его петли, я на самом деле нарушаю баланс в пользу своего уродства настолько, что выровнять его оказывается невозможно, и я качусь по ледяному склону, замирая от радости скольжения (какой это восторг!), страшась разбиться о неизвестность там, в черноте ночи, над изменчивым перламутром озера моей гибели (гибель — она так нежданна, так неизбежна! — не жду ее, знаю — для нее уже выбрано безвестное мне время). Не имея сил и ловкости удержаться (за что?), тем более, что чем дальше, тем больше скорость, и то, что могло задержать, спасти, осталось за спиной, а то, что встречается на пути, — бессильно помочь мне остановить падение.

Я полюбил прогулки, преодолевая порой значительные расстояния. Пока я иду, я некоторым образом покидаю свою оболочку, переносясь в самые неожиданные места. Оттого, думаю, вид мой несколько странен, и оттого я не замечаю порой встреченного знакомого.

Шея (ах, эта тонкая, дивная, точеная, как мрамор, непревзойденная, в сравнении с другими участками тела, юная шея!) пленит меня. Я — бессилен. Она — нечто обособленное от человека, пребывающее уже словно бы вне его, имеющее свой пульс (как бьется он под руками!), лишающее меня всем совершенством своим, желанностью последних сил. Я немею, рассыпаюсь, как шарики ртути, с тем чтобы внезапно соединиться вновь в шар, ком, орех, ядро. Не знаю, не жду, когда произойдет превращение мое, когда дьявол заставит меня наброситься на ангела, но, преобразившись, выполняю предначертанное.

Красота. Нежность. Недосягаемость. Непостижимость. Мечта. Фантазия. Реальность. Где я? Шея, шея, шея! Что?! Это — все? Раскаяние. Бегство.

Когда жертва моя (труп, произнеси: труп!) неподвижна — не всхлипывает, не стонет (я знаю, что не издаст ни звука, но вслушиваюсь) — и положение ее таково, что я не вижу лица, я обязательно загляну в него, хотя знаю, что оно потом будет сниться мне, являясь в кошмарах. Затем я обхвачу руками остуженную смертью голову и зарыдаю, сотрясаясь и доводя себя до исступления, до помутнения рассудка, а после отпущу голову и удалюсь, повторяя: «Так лучше… Так лучше…»

Соскочив с борта тонущей подводной лодки на набережную, Саша и Ваня, схватив за руки Наташку, не сговариваясь и не оглядываясь, словно наперегонки, метнулись к припаркованной белой «девятке». Ребята успели заметить лишь то, что причиной катастрофы стал корабль-ресторан «Норд», на всех парусах впилившийся в борт дремавшей на швартовых «Косатке».

Кумиров-младший, кажется, еще никогда не запускал двигатель столь быстро. К месту столкновения откуда-то уже мчались, оповещая о себе сиренами, машины врачей и пожарных, а из отделения милиции, расположенного почти напротив протараненного ресторана, выскакивали милиционеры.

Недавние посетители заведения и ночные прохожие толпились на набережной, глазея на эффектное представление.

Саша направил машину к мосту Лейтенанта Шмидта, который, по счастью, уже оказался сведен. С моста он повернул направо по набережной, еще недавно носившей имя Красного Флота, а нынче переименованной в Английскую.

Промчавшись вдоль Невы, Кумиров повернул влево, пронесся через мост, еще раз свернул направо, еще раз налево и вновь направо, где, запрыгав по неухоженной набережной, заподозрил, что пассажиры автомобиля, который неотвязно следует за ними от самого ресторана, вряд ли хотят им пожелать спокойной ночи.

Через мгновение машина, а ею оказалась помятая «бээмвуха», обошла «Ниву» слева и отчаянно подрезала ей путь, нагло подставив правое переднее крыло, уже травмированное — при исполнении, как видно, подобного маневра. Лица пассажиров за тонированными стеклами были неразличимы, но вот стекла приспустились, и ребята увидели ряхи своих недавних супостатов из плавучего и, наверное, уже затонувшего ресторана. Лица братков расплывались в улыбках — встреча явно обещала им какие-то удовольствия.

Саша лихорадочно перебирал различные варианты своего дальнейшего поведения. Можно заблокировать двери и ни при каких обстоятельствах не покидать машину, а самому вызвать по трубке милицию или службу безопасности из отцовской фирмы, при этом надеясь, что их не взорвут или не выволокут через разбитые стекла. Можно попытаться убежать, но если догонят, то чем все это может окончиться? Ваня в это время что-то быстро начеркал на сигаретной пачке и сунул ее Кумирову.

— Вылазьте, петушки, базар есть! — Слизняк покачивал из стороны в сторону головой, производя впечатление пьяного, из последних сил борющегося с алкогольной дремой.

— Что вам надо? — Саша отпрянул внутрь салона. — Вы же человека зарезали! Уезжайте, пока вас не повинтили!