Время и политика. Введение в хронополитику - Александр Сунгуров

Наряду с фазами избирательных и иных политических циклов, которые можно и нужно учитывать при проведении политических реформ, важно учитывать также появление «черных лебедей», событий, которых очень сложно или даже невозможно предвидеть, и которые могут сильно повлиять на задуманный реформаторский процесс[230], открывая или закрывая те или иные «окна возможности». Именно такое событие произошло в мае 1998 года, когда внезапная отставка В.С. Черномырдина с поста главы российского правительства и его замена С.В. Кириенко привела к длительной задержке с утверждением подготовленного текста «Концепции административной реформы», затем же, после «августовского дефолта» на первом плане власти были совсем иные задачи[231].

Впрочем, и в этом случае, как отметил в ходе экспертного интервью один из членов рабочей экспертной группы по подготовке Административной реформы в 1997–1998 гг, зав. сектором института государства и права РАН В.В. Смирнов «одной из причин, вследствие которых программа реформы не была реализована, стала необходимость подготовки к парламентским выборам 1999 г.: шансы оппозиции были значительными, а крупная реформа, являясь довольно рискованным проектом, кроме того, потребовала бы огромных финансовых вложений»[232]. Да и сама внезапная отставка В.С. Черномырдина была, если подойти к этому вопросу серьезно, была во многом вызвана приближающимися выборами Президента РФ, в которых Б.Н. Ельцин уже не мог участвовать, а властная позиция и политический вес В.С. Черномырдина делали его реальной кандидатурой на пост президента страны, что видимо не устраивало Б.Н. Ельцина и его «ближний круг». То есть мы снова возвращаемся к важности серьезного учета политических циклов, в том числе и связанных с выборами.

Эта глава посвящена достаточно новому направлению общественной мысли и реальности, проявившемуся явно на границе прошлого и настоящего веков – политике памяти, как важного компонента символической политики[233]. Для понимания этого процесса необходимо привлечение представлений истории, психологии, политологии, социологии – поэтому логично рассмотреть его после введения понятий развивающейся темпорологии.

Наиболее ярко феномен «политики памяти» проявился на постсоветском пространстве в процессе конструирования новых идентичностей стран, которые ранее были частью «социалистического лагеря» или странами – участниками «Варшавского договора», и тем более – республиками в составе СССР[234]. Одним из важных элементов этого процесса была борьба за интерпретацию смыслов, в том числе, и исторических событий. Например, что принесла Великая Отечественная / Вторая мировая война народам стран Балтии и странам Восточной Европы: освобождение от нацистского гнета или новую оккупацию советским режимом?

Для политических элит этих стран очевидным ответом было – новую оккупацию. И музей латышских стрелков в Риге (тех самых, которые помогли сохранить власть большевиков в России, подавив мятеж левых эсеров в июле 1918 года) перепрофилируется и становится музеем оккупации. Аналогичные музеи создаются в Эстонии и других странах. Как совершено справедливо отметил Игорь Торбаков: «большая часть восточноевропейских государств сегодня смотрят на войну и послевоенный период, как на usable past, – совершенно необходимый ингредиент для усиления их собственной идентичности, популистской поддержки местного национализма, экстериоризации своего коммунистического прошлого и представления своего народа в образе несчастной жертвы двух кровожадных тоталитарных диктатур»[235].

В ответ принимается решение о создании президентской комиссии, в задачи которой входят «обобщение и анализ информации о фальсификации исторических фактов и событий, направленной на умаление международного престижа Российской Федерации»[236]. Интерпретация стран Балтии и стран Восточной Европы, как жертвы, включает в себя и ответственность Европейских стран, признававших Ялтинский послевоенный раздел мира. Это приводит к резолюциям Европарламента и Парламентской ассамблеи ОБСЕ, приравнивающих преступления Гитлера и Сталина, что вызывает крайне раздраженную реакцию руководства России, для которого победа в Великой Отечественной войне стала центральным событием в конструировании идентичности современной России. Поэтому никакие не-интерпретации этой войны не допускаются. Результат – растущее взаимное непонимание России и ее западных соседей[237]. Прошедшее оказывается таким образом не «ушедшим в историю», а остается «горячим», хотя и прошлым, то есть отчасти настоящим. Как пишет в своей статье «Трансформации нового режима времени» Алейда Ассман: «Посылка, что «горячее» настоящее неизбежно превращается в «холодное» прошлое, является излюбленной структурой темпоральности для всех, кто предпочитает не ворошить прошлое. Как правило, это временные рамки, которые вполне устраивают тех, кто боится законного приговора»[238]. Вместо нейтральных с точки зрения культуры временных рамок, в которых развивается и излагается история, сегодня мы предпочитаем говорить о «политике времени», напрямую связанной с проектом «формирования нации». Вместо непрерывного, необратимого разрыва во времени новая парадигма привнесла с собой и новый, глобальный этос с новыми формами обратимости и ответственности»[239].