Любовный секрет Елисаветы. Неотразимая Императрица - Елена Раскина

– За что же, государыня? За то, что перед вашей красотой не смог устоять? Иным вы этот грех прощали…

– А тебе не прощу! – Лицо Елизаветы исказила хорошо знакомая Лестоку нервная гримаса, и он отпрянул от государыни. Спокойно и, казалось, равнодушно сказал:

– Что ж, арестовывайте меня, ваше величество. За преданность мою, за верность. Хотите в крепость – извольте. Только не на кого опираться больше будет. Одна останетесь…

– А ты меня не пугай! – отрезала Елизавета. – Не из пугливых! Вон поди! Когда судьбу твою решу, узнаешь. И помни – не за шутки пустые тебя кара постигнет, а за то, что Францию больше меня и России любишь. А для русского сановника это постыдно.

– Прощайте, принцесса, – Лесток обратился к Елизавете как в памятные им обоим, далекие времена. Поцеловал ее в губы и вышел. Императрица несколько минут посидела в растерянности и тоске, а потом скрепя сердце позвала Бестужева. Ей было несказанно грустно – вместе с Лестоком от Елизаветы уходила молодость – молодость, которую она должна была принести в жертву престижу Российской империи.

Иоганн-Герман Лесток, граф и действительный статский советник, был арестован по обвинению в государственной измене, пытан в застенках Тайной канцелярии и заключен в крепость. Потом, правда, государыня смягчилась и сослала Лестока в Великий Устюг. Из ссылки Ивана Ивановича возвратили только в недолгое царствование Петра III.

До самых последних дней лекарь не мог простить Елизавете своего заточения и позора. А перед смертью сказал, словно обращаясь к императрице, пришедшей проститься с ним:

– Поздно сводить счеты, принцесса. Я был прав – вы глупы и ленивы, но разве дело в этом? Я выбрал вас. Я служил вам. Нужны ли иные оправдания?

Ответа Лесток не услышал и закрыл глаза…

Когда на придворном рауте к великой княгине Екатерине Алексеевне подошел роскошно одетый красавец-вельможа с агатовой тростью в руках, она не смогла узнать в нем забавного лемешевского пастуха, которому когда-то улыбалась. Путешествие в Малороссию успело стереться из памяти принцессы Фике. Слишком много прошло с тех пор дней и событий. Фике и думать не могла, что восторженный мальчик, брат всесильного графа Разумовского, все это время мечтал о ней, каждый день, словно четки, перебирал в памяти мгновения их недолгой встречи.

И вот теперь пастух, ставший скроенным на парижский манер изящным кавалером, снова стоял перед ней.

– Как вы изменились, граф Кирилл Григорьевич… – холодные, тонкие пальцы Екатерины на мгновение коснулись ладони Кирилла, и это прикосновение показалось ему огненным. – Впрочем, и я изменилась. Вы уже видели дворец, который ее императорское величество приказала построить в Царском селе, на месте некогда принадлежавшей ее матушке мызы? Там разбит чудесный французский парк.

– Я еще не успел побывать в Царском селе, – со вздохом ответил Кирилл, которому совершенно не хотелось говорить на затронутую Екатериной тему. Он так долго и мучительно ждал этой встречи, а она обернулась пустыми приветствиями и банальными фразами. Боль разочарования оказалась такой сильной, что у Кирилла сдавило виски.

«Этот мальчишка ценный союзник, – думала Фике. – Императрица Елизавета недолюбливает меня. Хорошо бы заручиться поддержкой брата графа Алексея Григорьевича».

Екатерина еще раз, как бы невзначай, задела руку Кирилла и попыталась ласково, нежно улыбнуться, но ее улыбка напоминала слегка подтаявший лед.

– Дорогой граф, – продолжила Екатерина, – ее императорское величество вместе со всем двором уезжает в Царское. Нынче весна, в парке уже пробивается трава, и можно дотемна бродить по аллеям. Составьте мне компанию. Его высочество Петр Федорович не терпит бесцельных прогулок, и мне приходится в одиночестве сидеть на скамейке с книгой. Если бы вы знали, граф, как я одинока! Ее императорское величество то и дело осыпает меня упреками, обвиняет в мотовстве, но, видит Бог, я экономна. Отец, герцог Ангальт-Цербстский, научил меня бережливости.

Сердце Кирилла гулко застучало в груди. Быть рядом с ней, под руку бродить по аллеям, он и мечтать об этом не мог! Но бывший лемешевский пастух не мог не заметить, что от предложения Екатерины веяло холодом, как будто она предлагала не рандеву, а сделку.

«Ей нет дела до меня, – догадался Кирилл. – Фике нужен мой брат. Она в немилости у государыни и надеется, что мы с братом ей поможем. Что ж, пусть так. Любезность за любезность. Лишь бы оказаться подле нее. Пусть ненадолго. Пусть на миг. Я приму это как счастье».

– Я поеду в Царское, ваше императорское высочество, – ответил Кирилл, пьянея от своей иллюзорной удачи.

– Фике, – как могла нежно улыбнулась Екатерина, – друзья зовут меня Фике…

– Фике, – повторил Кирилл, целуя тонкие, холодные пальцы Екатерины. Этот поцелуй, подобно печати, скрепил его рабство. Разумовский-младший вслед за двором отправился в Царское село.

* * *

Чудесным майским вечером 1746 года Кирилл Разумовский бродил под руку с великой княгиней Екатериной Алексеевной по аллеям Царского села. Разбитый по приказанию императрицы французский парк пока лишь отдаленно напоминал сады Версаля. Но императрица относилась к своему дворцу и парку с болезненной гордостью – ей казалось, что лучше, чем в Царском, быть не может, и эта неуместная гордыня заставляла Екатерину пожимать плечами и хмуриться. Она считала свою августейшую тетушку капризной и вульгарной особой, по непонятному капризу судьбы добившейся власти. Права правами и кровь кровью, но в императрицы взбалмошная Елизавета Петровна решительно не годилась. Таков был приговор Екатерины.

Разумовский-младший был согласен с Екатериной в том, что императрица несколько вульгарна. Но осуждать свою благодетельницу не смел и лишь молча выслушивал бесконечные жалобы Фике на капризы тетушки-государыни. «Позолоченная нищета» – так охарактеризовала Фике жизнь российской императрицы и свою собственную.

– Вы, Кирилл Григорьевич, с братом одна моя защита, – говорила Екатерина. – Попросите графа убедить государыню, что я ее раба покорная и денег даром не трачу. Заговоров против нее не замышляю и Петру Федоровичу – верная жена. А то ведь ее величество грозилась намедни меня в Германию отправить.

– Я непременно расскажу брату о ваших нуждах, – уверял ее Кирилл, который не мог не поддержать свою красавицу. – Императрица будет к вам милостива.

Он еле заметно сжал руку Фике, и ее пальцы ответили – горячо, страстно, настойчиво. По холодновато-отчужденному лицу Екатерины пробежала легкая улыбка, и по этой улыбке Кирилл понял, что она готова на все – лишь бы приобрести в нем союзника. Великая княгиня предлагала ему сделку. На мгновение Разумовского покоробил ее холодный расчет, но он не смог отказаться от тонких пальцев, сжимающих его ладонь. Кирилл впился губами в ее губы – как будто бросался в омут, и вдруг перед его глазами возникло очаровательное, пухленькое личико дочери генерала Шубина. Разумовский-младший не мог понять, почему именно это лицо привиделось ему в тот момент, когда многолетняя жажда была наконец утолена и в его руке лежала покорная рука Екатерины. Только сердце вдруг заныло в груди, и на губах появился горький привкус несчастья.