Время уходить - Джоди Пиколт

– Сколько лет этому десерту? – тихонько интересуюсь я. – Небось срок годности давно вышел.

– В эти штуки столько консервантов напихано, что они и через пятьдесят лет не протухнут, – шепчет в ответ Верджил. – Да и потом, Ральфу все равно не разобрать дату изготовления, шрифт слишком мелкий.

Лицо старика светится от удовольствия. Рот кривится в улыбке, а по лицу расползается сеть морщин: я невольно вспоминаю видео о землетрясении, которое видела на YouTube. – Не забыл о моей слабости, Вёрдж, – растроганно произносит он и смотрит на меня. – А кто это у тебя нынче в напарниках?

– Это моя партнерша по теннису. – Верджил перегибается через открытую часть двери. – Слушай, Ральф, мне нужно кое-что проверить по одному из старых дел.

– Но ты ведь больше не в штате…

– Я и прежде-то был, считай, на птичьих правах. Да ладно, приятель. Я же не собираюсь вмешиваться в какое-нибудь текущее расследование. Просто освобожу тут у тебя немного места.

Сторож пожимает плечами:

– Думаю, это не повредит, коли дело закрыто…

Верджил открывает задвижку двери и протискивается мимо Ральфа.

– Не вставай. Я знаю, куда идти.

Вслед за ним я шагаю по длинному проходу. Обе стены от пола до потолка скрыты за металлическими стеллажами, все свободное место на полках плотно заставлено картонными коробками. Верджил шевелит губами, читая наклейки на ящиках: там указаны номера дел и даты.

– В следующем проходе, – бормочет он. – Здесь уже начиная с две тысячи шестого года.

Еще через пару минут он останавливается и начинает, как обезьяна, карабкаться вверх по стеллажу. Достает одну из коробок и бросает мне. Она легче, чем я ожидала. Я ставлю ее на пол, чтобы принять от Верджила еще три.

– Это всё? – спрашиваю я. – Вы, кажется, говорили, что в заповеднике тогда собрали тонны улик.

– Сперва и были тонны. Но дело-то раскрыто. Мы храним только то, что непосредственно связано с людьми. А остальное – образцы почвы, сломанные стебли растений и прочее, что оказалось несущественным, уничтожили.

– Но если кто-то уже тщательно исследовал все это, то какой смысл снова рыться в коробках?

– А такой, что можно десять раз смотреть на улики и ничего не видеть. А когда взглянешь в одиннадцатый, то, что ты искал, вдруг оказывается прямо перед глазами, и все становится ясно как день.

Он снимает крышку с верхней коробки. Внутри бумажные пакеты, заклеенные скотчем. На пленке и на самих пакетах написано: «HO».

– «HO»? – читаю я. – В каком смысле? Что в них?

Верджил качает головой:

– Это означает «Найджел О’Нил». Так звали копа, который собирал улики в ту ночь. По правилам, сотрудник должен поставить на пакете и пленке свои инициалы и дату, иначе вещественные доказательства не будут приняты в суде. – Он указывает на другие пометки, сделанные на пакете: номер участка и список вещей – шнурок, чек. В следующем хранится одежда потерпевшей – рубашка и шорты.

– Откройте вот этот, – прошу я.

– Зачем?

– Считается, что иногда какой-нибудь предмет из прошлого способен оживить память. Я хочу проверить, правда ли это.

– Но ведь жертвой была не твоя мать, – напоминает мне Верджил.

Насколько я себе представляю, этот вопрос еще не решен. Однако бывший коп вскрывает пакет, натягивает взятые из коробки на полке перчатки и вытаскивает наружу шорты цвета хаки и рваную, задубевшую от спекшейся крови футболку с логотипом Слоновьего заповедника Новой Англии на левой стороне груди.

– Ну что? – торопит меня Верджил.

– Это кровь? – спрашиваю я.

– Нет, засохший кисель, – отвечает он. – Если хочешь быть детективом, будь им.

Но мне все равно немного страшно.

– Это похоже на форму, которую носили все сотрудники.

Верджил продолжает рыться в коробках.

– Ага, вот оно! – С этими словами он вытаскивает совершенно плоский пакет. Есть ли в нем вообще хоть что-то? На этикетке написано: «№ 859, ВОЛОС ИЗ МЕШКА С ТРУПОМ». Верджил кладет пакет в карман, поднимает с пола две коробки, несет их к выходу и, глядя через плечо, бросает мне: – Не стой столбом, помоги.

Я иду за ним с двумя оставшимися коробками в руках, подозревая, что он специально взял те, что полегче. Эти, кажется, набиты камнями.

Ральф пробуждается от дремоты:

– Приятно было повидаться, Вёрдж.

Тот в ответ поднимает палец:

– Ты меня не видел!

– О чем речь! – подыгрывает ему Ральф. – Разве тут кто-то был?

Мы выскальзываем наружу через служебный ход и тащим коробки к машине Верджила. Он каким-то чудом запихивает их все на заднее сиденье, которое уже и без того забито коробками со старыми CD-дисками, рулонами бумажных полотенец, толстовками и пустыми бутылками. Я залезаю на пассажирское место.

– Что теперь?

– Теперь нам нужно уговорить ребят из лаборатории, чтобы они сделали анализ митохондриальной ДНК.

Понятия не имею, что это такое, но звучит солидно: наш сыщик явно настроен серьезно. Я под впечатлением. Смотрю на Верджила, который, должна признаться, теперь, когда не пьян в стельку, выглядит вполне прилично. Он принял душ и побрился, так что от него пахнет хвойным лесом, а не перегаром.

– А почему вы ушли?

Он косится на меня:

– Потому что мы забрали все, что нужно. Больше никаких улик там нет.

– Я имею в виду, почему вы ушли из полиции. Разве вы не хотели быть детективом?

– Очевидно, не так сильно, как ты, – бормочет Верджил.

– Мне кажется, я имею право побольше узнать о человеке, которому плачу деньги.

– В любом случае торговаться уже поздно. – Он фыркает и сдает назад так резко, что одна из коробок слетает с сиденья. Из нее вываливаются пакеты. Я отстегиваю ремень безопасности и разворачиваюсь назад, чтобы навести порядок.

– Ну и как разобраться, что из этого улики, а что – ваш хлам? – Я разгребаю кучу пустых пакетов из «Макдоналдса». – Вот это да! Не думала, что кто-то способен съесть пятнадцать рыбных филе. Вам плохо не стало?

– Так не за один же раз, – оправдывается Верджил.

Но я едва слышу его, потому что сжимаю в руке то, что выпало из пакета с вещдоками. Я разворачиваюсь вперед, держа на ладони крошечную розовую кроссовку фирмы «Конверс».

Потом смотрю на свои ноги.

Я ношу такую модель, сколько себя помню. Даже дольше. Высокие розовые кроссовки от «Конверс» – моя слабость. Хотя в остальном я совершенно непривередлива, это единственный предмет гардероба, который я выпрашиваю у бабушки.

На всех детских фотографиях я запечатлена в этой обуви: сижу на ковре среди клана плюшевых медвежат или на траве на одеяле, в балансирующих на носу огромных солнечных очках; чищу зубы у раковины, голышом, в одних кроссовках. У мамы тоже были такие – старые, поношенные, она хранила их еще со времен учебы в колледже. Мы не носили одинаковых платьев, не делали одинаковых причесок. Но обувь у нас была схожая.