Лав - из - Таня Малярчук

Это была неправда. Из всех обитателей квартиры № 62 сильнее всего ее любила я. Только боялась в этом признаться. Потому что Цветка ненавидела любовь во всех ее проявлениях.

5

Цветкой Цветку назвала наша маленькая милая бабушка, которая любила своих внуков, как это всегда бывает, больше, чем детей.

На самом деле Цветку звали иначе.

С.

Но бабушка изменяла наши имена в зависимости от того, что мы ей напоминали.

Цветка напоминала бабушке крапиву.

На кладбище, недалеко от бабушкиной хаты, была большая выкопанная неведомо кем яма, наполнявшаяся во время затяжных дождей водой. Может быть, это была чья-то неиспользованная по назначению могила.

Мы с Цветкой пошли смотреть, не водится ли там хоть какая-нибудь рыба. Цветка говорила, что водится. Она видела в яме дельфина.

Мы встали над ямой и двумя большими палками баламутили воду, чтоб дельфин выскочил на поверхность.

– В такой грязной воде дельфины не живут, – многозначительно сказала я.

– Не знаю. Может, это был не дельфин. Может – акула.

– Ну если акула – то все возможно. Акулы любят болото.

Моя палка утопла в болоте. Я потянулась, чтоб ее достать, пока еще один конец торчал над поверхностью воды, и плюхнулась туда сама.

Цветка побежала за бабушкой.

Я встала ногами на дно, и болото достигло моего рта. Нужно было задрать голову вверх, чтобы не нахлебаться. Где-то совсем рядом каламутную воду рассекал дельфин, который вполне мог оказаться кровожадной акулой. Я плакала от ужаса, и мои слезы стекали в болото.

– Не плачь, а то утонешь, – крикнула Цветка откуда-то уже издалека.

Бабушка на подворье сгребала сено. Цветка молча встала возле нее.

– Чего тебе? – удивилась бабушка.

– Метла упала в яму, и ее съела акула.

Бабушка с помощью вил вытащила меня из болота, а Цветка тем временем убежала в колхоз смотреть быков, и ее не было до ночи.

Я мылась в большой лохани.

Бабушка одной рукой держала Цветку за плечо, а другой хлестала ее по голой заднице крапивой.

– Ой, Цветка! – приговаривала бабушка. – Цветка-Цветка!

6

Чаще всего мы оставались дома вдвоем – я и она.

Цветка сидела в кухне возле окна, на мягком диванчике, а я, захлебываясь обидой и слезами, мыла посуду. Посуды было очень много, жирные кастрюли и тарелки с остатками еды, стаканы с чайной заваркой, ложки и вилки, которые изначально не были такими грязными, но стали ими, будучи брошенными в жирные кастрюли. Горячей воды не было. Не было нормальных средств для мытья посуды. Я по локоть извазюкивалась в жире и помоях и от этого еще сильнее захлебывалась слезами.

Цветка безразлично смотрела в окно. Иногда переводила взгляд на подоконник, где стояли рядком наши любимые вечнозеленые растения в цветочных горшках.

Сквозь рыдания мое горло время от времени выдавало жалостливое умоляющее нытье:

– Я хочу во двор.

– Зачем тебе во двор? – удивлялась Цветка, продолжая переводить взгляд с окна на подоконник и назад.

– Я хочу гулять.

– Зачем тебе гулять?

– Я хочу играть с подружками.

– Все твои подружки – дуры.

– Почему я должна мыть посуду, а ты можешь сидеть?! – Мое нытье переходило в отчаянный крик.

– Потому что ты никогда ничего не делаешь. – Цветка была спокойна, уравновешенна и мудра, как античный философ со своими учениками.

– Я всегда мою посуду, мою пол, пылесошу, выношу мусор и поливаю цветы!

– Но ты не стираешь сама себе трусы!

– Это неправда!

– А кто их тебе стирает?

– Когда тебе было столько, сколько мне сейчас, тебе тоже мама стирала трусы!

– В твои годы… – Цветка становилась воином справедливости наподобие средневекового схоласта вкупе со всеми инквизиторами. – В твои годы я уже варила бульон!

На меня нападала икота, и я в любой момент рисковала подавиться собственным плачем. Я икала и плакала. Я не умела варить бульон. И трусы мне на самом деле стирала мама. Но она сама так хочет, она любит стирать мое белье.

– Я не успеваю выстирать свои трусы, так как мама стирает их быстрее.

– Ты используешь маму как рабыню. Ты уже в таком возрасте, что могла бы ей и помогать, а сама только мешаешь. Ты мучаешь маму. Ей и так тяжело. Она приходит после второй смены и должна еще стирать твои трусы, и гладить на утро одежду для школы, и варить какой-нибудь суп, и вдобавок проверять твое домашнее задание и хорошо ли ты собрала портфель!

Мне так сильно становилось жаль маму, что я готова была покончить с собой – только бы ее не обременять. Но, чтобы окончательно не сойти с ума, нужно было постоянно атаковать Цветку:

– А твои домашние задания она не проверяет, потому что ты никогда их не делаешь!

– Я уже взрослая. Скоро я уеду, и мама вообще меня забудет. А ты должна будешь ей помогать!

– Куда ты уедешь? – Я прекращала плакать, и тарелка выпадала из моих рук на пол.

– Вот видишь! Ты только вредить умеешь! Разбивать тарелки, сжигать алюминиевые миски, рвать капроновые колготки, воровать мою косметику! Когда ты вырастешь, из тебя ничего не выйдет путного! Как сидишь, так и будешь сидеть у мамы на шее!

– Цветка, куда ты поедешь? Ты хочешь куда-то уехать?

– Не уехать, а поплыть. Я поплыву на пароходе.

– Куда ты поплывешь? – Я могла бы встать на колени, только бы она ответила.

– Мой посуду!

– Я мою.

– И пол вымой. А то мама придет с работы и за голову схватится.

– Я вымою пол, только скажи, куда ты поплывешь?

Цветка не отвечала.

Не ответила и до сих пор.

Но я догадываюсь, что это мог быть за корабль и что это могло быть за море.

7

Я получала право не убирать в квартире, если выдержу ее побои.

Цветка была сильнее меня, соревноваться с ней не имело смысла, не стоило и пытаться. Но я намного быстрее бегала. Я могла бы от нее убежать, если б квартира была чуть больше. Она догоняла меня и вытаскивала из-под журнального столика в гостиной.

Била недолго, после чего закрывалась в детской, забрав с собой ключи от входной двери, чтоб я не вышла на улицу. К подружкам, которые играли в мяч перед подъездом.

Я, как запертый раненый медведь, бродила из одной комнаты в другую, останавливаясь перед дверью в детскую:

– Отдай ключи!

Цветка сидела в своей цитадели и победно молчала.