Лав - из - Таня Малярчук

Маленькие Васильковские ходят вечно голодные, в разноцветных ярких платьицах, подаренных им жителями села, с бантиками в волосах, но без трусов. Из носа у них постоянно течет, и девочки смачно слизывают свои сопли. Ноги по колено в грязи.

Васильковские такие рыжие, и веснушки на их лицах такие яркие, что иногда они напоминают мне большой цветок подсолнуха, в котором спрятался замурзанный чертенок.

4

Когда корова заболела, баба стала ее выводить каждую ночь на прогулку.

Ласька начала доиться молоком с кровью и тоскливо мычать.

Я сижу у ворот и высматриваю родительский автомобиль, баба водит корову кругами по двору.

– Доча, ты не сиди там, – говорит мне баба, – уже поздно. Видать, они ноне не приедут.

– Они могут приехать и поздно ночью. Им не страшно на машине.

– А может, у них срочная работа, – продолжает размышлять вслух баба.

– Тяжко, ох, тяжко, – добавляет от себя Ласька, – кровь в молоко пошла.

Я очень жду маму и в то же время боюсь ее. Представляю, как она прижмет мою голову к груди, а потом вдруг отпрянет:

– Таня! У тебя вши в волосах!

Я притворюсь удивленной:

– Что ты говоришь? Какие вши?

– Они скачут по твоей голове, как кони! Как ты довела себя до такого?!

– Мама, у меня нет вшей!

– А это что?! – Она вытаскивает из моих волос большую толстую вошку. – Ты что, вообще не расчесываешь волосы?! Не моешь голову? Ну как их могло расплодиться так много?!

– Мама, здесь у всех детей есть вши! Я не виновата. Они перескакивают!

Я очень боюсь маминого приезда. Когда-то она так же отреагировала, обнаружив у меня острицы. Потом я сидела за сараем и выколупывала остриц палочкой из собственных какашек, чтобы убедить маму в их полном отсутствии.

– Не нужно оставлять меня у бабы так надолго! Скоро я буду не только пасти корову, но и доить ее!

Баба гладит Лаську по голове и медленно водит ее по двору. Ласька смирно топает туда-сюда.

– Баба, зачем вы водите ее по двору?! – кричу я от ворот.

– Она хочет погулять. Ты хочешь погулять, правда, Лася?

– Правда, – отвечает Ласька.

5

У Камайкиной есть молодая красивая дочь Люда, которая когда-то была активным инициатором превращения детской сельской библиотеки в бильярдный клуб. Старая толстая библиотекарша вынуждена была отдать часть книжек в филиал соседнего села, а часть просто раздарить местным детям. Мне тогда перепали «Приключения Электроника» и «Маленькая Баба-яга», поэтому я искренне радовалась появлению бильярдного клуба.

Люда блестяще играла в бильярд, еще она играла на гитаре, и у нее была татуировка на левой руке. Ее парень приезжал к ней из Коломыи на мотоцикле. Осенью должны были сыграть свадьбу. А в конце лета Люда поехала с друзьями в Тлумач и выпрыгнула там с третьего этажа.

– Не подходи, а то я прыгну, – сказала Люда своему пьяному другу, стоя на подоконнике какого-то тамошнего общежития.

Друг не поверил и попробовал подойти.

Люда сломала позвоночник и навсегда осталась прикованной к инвалидному креслу, которое купили за счет сельсовета. Ее парень несколько раз еще приезжал, удостоверился, что Люда на ноги никогда не встанет, и свадьбу по обоюдному согласию отменили. Последнее, что он ей сказал, было:

– Я тебя люблю и всегда буду любить. Если ты все-таки поправишься, дай мне знать. Даже если я буду женат – все равно вернусь к тебе.

И сразу после этого женился на другой.

Люда перестала играть в бильярд, зато научилась вышивать и не ходить. Руки стали для нее и руками, и ногами.

Тогда-то моя корова – мама Ласьки – и распотрошила копну сена у Камайкиных. Я потеряла ее из виду, так как зачиталась «Отверженными» Гюго.

Старой Камайкиной сразу же донесли, чья корова это натворила, а та была настолько добра, что в мгновение ока примчалась ко мне ругаться.

Я пробовала оправдаться, но на последние обвинительные вопли Камайкиной, которые она без устали вновь и вновь повторяла, мне ответить было нечего. Она кричала:

– Кто мне теперь соберет сено?! Кто мне его соберет?!

6

А еще есть Шапочка. Мальчик лет восьми, которого мама постоянно сдает в интернат и который постоянно оттуда сбегает. Мама тоже сбегает. Несколько раз в году. В Одессу. С любовниками. Но всегда возвращается.

У Шапочки эпилепсия, и, когда ему что-нибудь говорят, он отвечает:

– Что?

Я иду на кладбище, которое называю плодово-ягодным, Шапочка – за мной. На кладбище растет все то, что я люблю: клубника величиной с кулак, черешни, вишни, яблоки, грушки и сливы, белые и синие. Можно набрать себе полную пазуху чего захочешь, а потом «вкусно» прогуливаться между могил, изучая надписи.

Шапочка дышит мне в спину.

– Шапочка, я на кладбище, – говорю ему. – Ты со мной?

– Что? – отвечает Шапочка и на шаг отступает.

– Приглядел бы лучше за коровами. Как забредут в огороды – и мне, и тебе достанется на орехи.

– Что? – отвечает Шапочка и на шаг приближается.

– А ты не боишься ходить на кладбище, Шапочка?

Шапочка не знает, что сказать. Выбирает между «Что?» и «Не боюсь». Наконец отвечает:

– Не боюсь. Чего мне бояться? Когда умру, буду здесь лежать.

– Может, и не будешь. К тому времени, когда ты умрешь, на этом кладбище уже не останется места для твоей могилы.

– Почему это не останется? – обижается Шапочка и убегает куда-то за кусты.

Когда Шапочкина мама в очередной раз сбежала с любовником в Одессу, Шапочка пошел на Беремянский пруд, заплыл на два метра от берега и утонул. В воде его поймала болезнь.

– Шапочка, – говорили ему ангелы у небесных ворот, – зачем ты пошел купаться на Беремянский пруд? Ты же знаешь, что в воде тебя хватает твоя болезнь.

– Что? – ответил Шапочка.

– Смотри, Шапочка, это тебе не интернат. Отсюда не сбежишь.

Шапочка не знал, что сказать. Выбирал между «Что?» и «Захочу и сбегу!». Наконец ответил:

– Захочу и сбегу!

7

Некоторые груши лучше не рвать, они растут прямо на могилах, большие и сочные, похожие на человеческие черепа. Но я не суеверна и с удовольствием съем несколько десятков.

Вдруг вижу: стоит Люба Вулан рядом со своим нормальным младшим братом.

– Полезай на грушу, – велит Любе брат.

Люба хохочет и пытается поцеловать брата в лоб.

– Полезай на грушу, кому сказал!