Волнолом - Владимир Прягин

Но ему-то что теперь предпринять? Снова ехать в столицу, разыскивать Анну? Вечерний поезд уже ушел, но дело даже не в этом. Проклятая слабость не отступает, становится только хуже. Как бы не грохнуться в обморок, едва ступив за порог.

Позвонить в контору дежурному? Сказать – не волнуйтесь, дескать, я жив-здоров. Ага, и прямиком на допрос, а потом, глядишь, и в камеру за самоуправство. Нет, спасибо, обойдемся без этого. В ближайшее время его здесь, дома, искать не будут – в голову не придет. «Переносчик» считается мифом, в этом Сельма права. Сейчас все, наверное, заняты тем, что обшаривают особняк хрониста и прилегающие кварталы. Надо использовать это время, отлежаться, а завтра прямо с утра…

А что, собственно, «с утра»?

Положим, он найдет Анну. И, положим, она сразу ему поверит. Где ее спрятать, чтобы Сельма не добралась? Просить помощи у конторы? Толку от этой помощи…

Расхристанный, потный, тяжело дышащий – Генрих опустился на пол и привалился спиной к массивной тумбе стола. Минуты текли, а он все никак не мог признаться себе, что решение на самом деле только одно. Очень простое, лежащее на поверхности, но от этого не менее страшное.

Веки слипались, наваливалась душная дрема. И, как наяву, донесся яростный шепот Сельмы: «Я накажу тебя и кое-что отберу. Например, твою куколку с невинными глазками…»

Генрих вскинулся, тараща глаза. Сжал зубы и начал медленно подниматься.

Держась за крышку, обошел стол и выдвинул тот же ящик, из которого недавно доставал револьвер. Видно, такой уж сегодня день – из забвения возвращаются вещи, которые Генрих надеялся больше никогда не использовать.

Он опустился в кресло и поставил перед собой самшитовую шкатулку. Долго разглядывал ее – желтую, цвета засахаренного меда, продолговатую и длинную, как пенал, с искусной резьбой на крышке.

Открыл.

Внутри, на бархатной бордовой подложке, покоился нож с тонким и острым, как у скальпеля, лезвием. На металле была видна гравировка – с десяток коротких параллельных штрихов, прибежище чернильного света.

Взял нож и проковылял в ванную.

Встал перед зеркалом.

Двойник в отражении глядел на него хмуро и с подозрением.

«Дурак, – сказал ему Генрих мысленно. – Сегодня ты разозлил колдунью. Думал перехитрить ее? Хрен тебе. Она по своим возможностям стоит на ступеньку выше. Да что там на ступеньку – скорее уж на целый этаж. Стоит и плюет остальным на головы.

Достать ее можно, только поднявшись на тот же уровень. Без обид, приятель, но тебе это не под силу. По крайней мере, нынешнему тебе, неудавшемуся профессору. Здесь нужен тот, кем ты был когда-то. Или, точнее, тот, кем ты пытался стать.

В общем, нужен ты без клейма.

И не надо так на меня смотреть! Ты же помнишь – Сельма сказала, что клеймо удалить несложно. Она уже ослабила блок, осталась самая малость. Сковырнуть, а потом терпеть.

Да, будет больно. А как ты думал?

Еще раз извини, друг, я к тебе привык, но…»

Быстрым движением подняв нож, Генрих рассек себе кожу над переносицей.

Два пореза крест-накрест – руна «гебо», седьмой символ старшего алфавита, означающий «дар».

Кровь потекла по лицу, но это была ерунда, пустяк, не заслуживающий внимания. Генрих знал – порезы к утру заживут, рубцы рассосутся. Нож предназначен специально для подобных воздействий.

Чем проще метод, тем он надежнее. В идеале лучше обойтись одной руной – и сейчас как раз такой случай. Всю работу сделала Сельма, а Генрих, по сути, лишь ставит подпись, подтверждая свое решение.

Он снимает клеймо.

Возвращает дар.

Генрих ждал, что боль обрушится водопадом, но ничего похожего не было. Рана лишь неприятно саднила. Струйка крови доползла до верхней губы, и он ощутил солоноватый привкус.

Может, одной «подписи» недостаточно?

Нет, он все сделал правильно. Просто придется ждать.

Близнец в отражении был уже едва различим – зеркало запотело, будто рядом стоял чан с кипятком. Генрих хотел протереть стекло, но, поднеся ладонь, отчего-то засомневался. Подумал – а что, если там, за слоем осевшей влаги, уже не его лицо, а чье-то чужое? Мысль была глупая, из арсенала нелепейших детских страхов, но от нее никак не получалось избавиться.

Так и не притронувшись к зеркалу, он умылся, промокнул порез ватой. Из ванной перешел в спальню и не раздеваясь лег поверх покрывала. Закрыл глаза. Подумал: «Хорошо бы заснуть…»

За дверью послышался чей-то вздох.

Генрих обмер. Страх сжал сердце ледяной лапой.

Скрип половицы. Невнятное бормотание.

Чувствуя, как шевелятся волосы на затылке, он подкрался к двери и выглянул в коридор. Там было пусто, но слышалась возня в кабинете – кажется, кто-то перебирал принадлежности на столе.

Генрих побрел на звук. Сердце бешено колотилось.

Чужак, сидя в кресле и не зажигая лампу, вертел в руках пустую шкатулку. Свет с улицы делал картину призрачно-зыбкой. В облике незваного гостя было что-то смутно знакомое. Генрих, всматриваясь, переступил порог. Человек поднял голову, и фон Рау узнал своего двойника, который выбрался из-за зеркала – только порезы на лбу отсутствовали, а вместо глаз были два чернильных провала. Двойник прислушался, обвел глазницами комнату. Генрих понял, что сейчас этот «взгляд» упрется в него, и тогда случится что-то непоправимое. Попятился, прячась в темени коридора.

Несколько бесконечных секунд Генрих стоял в простенке между дверями, ловя малейший шорох из кабинета. Твердил себе: «Все в порядке, ничего страшного. В доме несколько комнат, спрятаться – не проблема. Главное – вести себя тихо, и тот, зеркальный, ничего не заметит…»

Крадучись вернулся в спальню.

Мертвецы уже его ждали. Все четверо, друзья-экспериментаторы – Франц, Эрик, Людвиг и Вальтер. В белых халатах, собранно-деловитые. Кровать куда-то исчезла, сменившись операционным столом. «Ну что же ты? – спросил Эрик. – Знаешь ведь – нельзя медлить». «Или струсил?» – подначил Людвиг. «Нет, – сказал им Генрих, – просто это уже не нужно». Но его толкнули на стол, ловко прихватили ремнями. Вальтер склонился над ним, держа в правой руке хирургический молоток, а в левой – длинную спицу. «Или ты думал, двух царапин на лбу достаточно?» – хохотнул рыжий Франц. Острие спицы, блестя, нависло над переносицей. «Сейчас, сейчас», – сказал Вальтер. Генрих дернулся что есть мочи, заорал…

И проснулся.

В комнате было пусто и лунно.

«Привидится же такое», – подумал он.

Чесались заживающие порезы между бровей. Потрогав их, наткнулся на что-то острое. Еще раз провел пальцем – нет, не почудилось. Потревоженная колючка дернулась и сильнее выдвинулась наружу. Ощущение было, будто череп проткнули раскаленным гвоздем. Шипастый побег прорастал из раны.