Зимний пейзаж с покойником - Светлана Гончаренко

24 декабря. 01.20. Суржево. Дом Еськовых. Бильярдная.

– Нет, Колян, ничего не прояснилось. С чего ты взял, что домработница и племянник ни при чем? – угрюмо спросил Стас.

Они устроились в бильярдной. Самоварову было здесь легче и спокойней, потому что пахло знакомым – деревом, лаком, комнатным теплом. К сожалению, и раздавленными алявдинскими бычками.

Стас говорил сквозь зубы. Он устал. Ночь как раз сгустилась до непроглядности и той гипнотической глубины, когда замертво валится в сон все живое.

Сон сошел и на суржевский особняк, издали похожий на Вестминстер. Совсем стало тут сумрачно, глухо, мертво. Впрочем… Самоваров прислушался. В соседней кальянной на восточном диване сладко посапывал Тошик. Он мог бы уехать домой, но ему было интересно, не отыщет ли хитроумный Самоваров убийцу к утру. Разве не так всегда бывает в детективах?

Рядом с Тошиком, на соседнем диване, устроился Алявдин. Перед тем как заснуть, он долго рассказывал дизайнеру, что он чувствовал, когда бард начал его душить. Выяснилось, что душили его и прежде. Последний раз случилось такое в прошлом июле – набросились недовольные заказчики, когда он расписывал сауну «Афродита». Всего же попыток своего удушения Алявдин вспомнил не менее десятка. Заболтавшись, старик остался в кальянной: не нашел в себе сил добрести до каморки Сереги.

Впрочем, там у моменталиста завелся конкурент – Игорь Петрович Стрекавин. Вытрезвление барда доверили именно Сереге, как человеку бывалому и физически крепкому.

Исполнительный Серега сразу взялся за дело. Он принес с террасы в ванную ковш особо холодной воды, достал массажное полотенце цыплячьего цвета, но на ощупь неприятное, как наждак. Бард к тому времени сложился калачиком на полу. Он спал. Серега легко подтащил некрупного Игоря Петровича к умывальнику, окатил его голову из ковша, растер полотенцем. Неизвестно, стал ли бард от этих мер трезвее. Он продолжал спать и только во время растирания пытался укусить полотенце.

Закончив процедуры, Серега отнес Стрекавина к себе в комнатку, на алявдинский диванчик. Там лежал еще в головах измызганный пиджачок монументалиста, а в ногах – несколько алявдинских пепельниц, ловко смоделированных из ватмана.

Теперь Серега и сам мог соснуть. Прежде чем лечь, он сходил к громадному термометру на террасе. Алая кровь термометра заметно стыла в длинной стеклянной жиле: мороз катил к двадцати. Серега вздохнул и открыл дверь. Мамай тут же втиснулся в коридор, шурша холодной шерстью и попискивая притворным щенячьим голоском. «Сюда, б…!» – ласково шептал Серега. Он подталкивал Мамая в нужном направлении, чтобы пес не вздумал лезть в будуар, а скромно залег в прачечной – обиталище социальных низов.

Рядом с прачечной, в своих каморках, угомонились к этому времени Зина и Аристарх Жебелев. Спалось им плохо, но спалось.

А вот на первом этаже было совсем пустынно. Одна Люба Ажгирей прикорнула в столовой на диванчике, накрывшись норковой шубкой. Длинные Любины ноги под шубкой не вполне умещались, даже если их как следует поджать. Люба поминутно просыпалась и проклинала майора Новикова, который вместо того, чтоб отпустить ее домой, как Аллу Федоровну и Лундышева, сказал, что имеется к ней еще пара вопросов.

А вот Димона Можжина отоспавшийся всласть Витек давно отвез в город.

На верхнем этаже свет горел только в одном окне. Галина Павловна не смогла остаться на ночь там, где был убит ее муж, и заняла гостевую спальню. Здесь все было голубое. Этот цвет напоминал не о страшном вечере, только что пережитом, не о неподвижном теле и окровавленной подушке, а о Ментоне. Впрочем, море там не голубое, а скорее зеленое… Галина Павловна в белой атласной пижаме сидела на кровати. Она уже в сотый раз погружала щетку в свои черные волосы. Смотрела она прямо перед собой и никак не могла моргнуть: горячие и сухие глаза не слушались. И руки не слушались, и мысли не слушались. Все, что было всегда понятно и управляемо, выскользнуло, вырвалось на свободу и стало ужасно. Ничего теперь нельзя поправить, даже если рассердиться изо всех сил…

Ночь прояснилась. Появилась луна, которой не видели уже неделю, потому что тучи никак не расходились. Сейчас луна стояла высоко и сияла изо всех сил. Ее молочно-белый круг казался вычищенным, новеньким. И звезд высыпало много. Свежие сугробы неистово искрились. Лунный свет заливал Суржево – сильный, зимний, белый свет, без капли жизни. Он широко лился в окна мансарды (Санька, как всегда, забыл задернуть шторы), прямо на громадную итальянскую кровать, в которой спали трое – Санька, Алиса и Дэн. Их неподвижные лица были беспечны и невинны, а тела, не поделившие одеяло, наги. Длинные волосы Алисы путаным веером распластались по подушке, закрытые глаза странно темнели на бледном лице – этой ночью она хотела остаться красивой и потому не умылась. Друзья спали спокойно, детски закинув друг на друга кто непослушную руку, кто ногу. Бессонный черный рэпер скалился со стены, но он был бумажный, нестрашный.

Не спали во всем доме только Стас с Самоваровым.

– Думаешь, домработница с племянником ни при чем? – сомневался Стас.

– Конечно, – подтвердил Самоваров. – Они тут неплохо устроились, пригрелись. Теперь хозяйка грозится дом продать и уехать за границу.

Может, она и не уедет никуда, но бедные родственники в панике. Проклинают убийцу – нарушителя их спокойствия. Вполне искренне, на мой взгляд.

– Это все твои эмоции и симпатии. Теоретически-то у них была возможность укокошить Еськова!

– Зину я сразу отметаю – коллекционный пистолет не в ее характере. Если б она и убила кого-то, то разве скалкой, в пылу гнева. Или какой-нибудь отравы подсыпала в борщ. Хотя где сейчас домохозяйке добыть яду? Цианиды к продаже запрещены.

– Зато других химикатов в магазинах полно, – не согласился Стас. – Травят же чем-то тараканов, моль, блох. Уксус опять же существует, гель для мытья окон, пятновыводители…

– Размечтался! Еськов все-таки был застрелен.

– Черт, точно… Это в сон меня клонит! Где носит Рюхина? Звонил недавно, говорил, что нашел важного свидетеля. Теперь идут сюда. Долго что-то добираются – в сугробе завязли, что ли? Домой хочется до чертиков… Коля, не обижайся! Я с тобой согласен: эта тетка в фартуке побоялась бы взять в руки пистолет. А вот племянник довольно бойкий!

– Он тогда сидел внизу с Можжиным и пил пиво.

– И ни разу отлить не выскакивал?

– Выскакивал, и не раз. Туалет здесь, в подвале. Я сам, когда работал, видел и Арика, и того телевизионщика, что без бороды. Оба бегали в сортир. А вот бард не бегал.

– Родня всегда подозрительна.

– Почему? Наследство? Тогда это чисто английское убийство – у нас пока не принято отпи сывать что-то прислуге и седьмой воде на киселе.

– А личная неприязнь?

– Согласен, бедные родственники вряд ли обожали своих покровителей. Только больше досаждала им Галина. А она жива и собирается досаждать далее. Нет мотива у Зины и Жебелева!