Польский синдром, или Мои приключения за рубежом - Вероника Вениаминовна Витсон

я, но одновременно думала о том, хватит ли плёнки в диктофоне. – Потому что сумму, которой я оцениваю эту бесценную информацию, вы мне должны! Как видите, это для вас совершенно ничего не будет стоить. Вы мне мои деньги – я вам сведения!

– Но почему ты уверена, что мне нужны эти сведения?Мне они вовсе не нужны.., – лениво прожевал, зевая, пан Мечислав.

– Нужны, и ещё как нужны, – с твёрдой уверенностью про-изнесла я и задумчиво добавила, – со старых забытых судебных папок, могут стряхнуть годовалую пыль...

Официант принёс бутылку вина, откупорил и разлил по бокалам.

– Что ты имеешь в виду? – оживился пан Мечислав, а егоголос был заметно встревожен.

– А вот это и является той самой информацией, оценивае-мой мною суммой долга, который вам так трудно оторвать от себя, – отчётливо произнесла я.

– Ты не получишь ничего, таков бизнес! – прохрипел он.

– Грабёж вы называете бизнесом! Мне вас просто жаль!Такой бизнесмен, как вы, не имеет будущего! Вы скорее бы согласились дать отрезать кусок вашего раздобревшего тела, нежели отдать то, что вам не принадлежит!

– Ты слишком много позволяешь себе! – лязгнули его го-лосовые связки.

– Вовсе нет! Я только хочу вернуть своё!

Он равнодушно пожал плечами. Его розовая физиономия с размазанной смущённой миной лоснилась, усы отошли в стороны и торчали прямыми струнами, голова ходила из стороны в сторону, он был похож на тюленя-альбиноса, выброшенного сородичами из стада за неординарность внешнего вида.

– Я случайно узнала, что Инга оставила завещание, – бро-сила я.

– Какое ещё завещание и кому? Ведь у неё никого не было!

– осевшим голосом произнёс он, глотая слюну.

– А вот здесь вы ошибаетесь – были!

– Кто?.. – просипел он и неистово выпил содержимое сво-его бокала.

Я же боялась притрагиваться ко всему, что находилось в опасной близости, примерно в радиусе двух метров от пана Мечислава.

Честно говоря, я была никудышным детективом-психоаналитиком и не знала, как заставить пана Мечислава признаться в совершённом преступлении, поэтому я брякнула ни с того, ни с сего:

– Ну, признайтесь, пан Мечислав, что вы были влюбленыв Ингу! Она что, изменила вам? – спросила я, пытаясь изобразить наивную улыбку.

Он молчал, насупившись, дрожащей рукой наполняя свой бокал. Приложившись, осушил до дна.

– И ещё одно, – как можно спокойнее продолжала я, – Ингане только оставила завещание, но есть ещё и письмо, в котором она высказывает опасения за свою жизнь. Там упоминается одно имя...

– Всё ты врёшь! – вскричал он, – тот, кому она могла на-писать завещание или оставить какое-нибудь письмо, ушёл вместе с ней на тот свет. – Смущённая мина исчезла, и его скользкая физиономия приобрела выражение обманутого любовника. – Я просил её, умолял поехать со мной в Германию, но она отказалась, то есть, сама сделала свой выбор! – произнёс он гораздо тише, и в его голосе прозвучало нечто похожее на грусть.

– Как вы циничны! Это же признание в совершённом пре-ступлении! Вы признаётесь, что отравили Ингу и её любовника? – вырвалось у меня, но я тут же пожалела, что не подавила в себе возглас, прикусив язык, но было уже поздно.

– Да ни в чём я не признаюсь! – рявкнул он, вставая идержа правую руку в кармане, мгновенно превращаясь в грозного монстра.

Я вскочила и потянулась за косметичкой, невинно лежащей почти в центре стола. Наклонившись всем корпусом и, схватив сумочку, я намеревалась – как можно быстрее выскочить из ресторана, но в этот момент явственно узрела перед собой руку с подставленной зажигалкой. В тот момент, когда я хотела выпрямиться и возмутиться, большой палец руки, принадлежащей пану Мечиславу, нажал на спуск маленького изящного предмета, последовал звук, обычно высекающий язычок пламени, но огонёк не зажёгся.

– Шутка такая же злая, как вы сами.., – сказала я и осек-лась, потому что меня качнуло из стороны в сторону, ноги обмякли, словно наполнились ватой и отказали в повиновении, я медленно опустилась на стул.

Мне казалось, что я разваливаюсь на части, и никаким усилием воли не удавалось собрать себя в единое целое. Голова существовала отдельно, а старания подключить её к телу, были безрезультатны, иными словами, воля отсутствовала, мысль была тугой и вязкой, язык тяжёлым, чужим и непокорным. Я была безучастна ко всему, что происходит. Единое озарение проблеска сознания – приближающееся ненавистное лицо со стыдливой миной кающегося грешника, щекочущее прикосновение длинного уса к моему лицу, улицы вечерней Варшавы за окнами мчащегося автомобиля, мои руки, судорожно сжимающие косметичку, и грохочущее в пустой голове голосом пана Мечислава: «Моя дама слишком много выпила!» Провал в памяти, и снова – чужой запах, насильно вторгающийся в моё пространство, вкус чегото инородного, что хочется выплюнуть с огромной силой, и я делаю это, сообразив вдруг, что это поцелуй!

Сознание возвращалось ко мне, но оно было слабым и вялым. Я была не в состоянии оценить всей мерзости происходящего, но когда почувствовала исступлённо шарящую руку под моей блузкой, я впилась зубами в его плечо, вложив всю силу, которую мне удалось сконцентрировать. Он взвыл и отпрянул, занёс руку, сжатую в кулак, собираясь нанести удар, но я, обретая новые силы, успела увернуться, и его рука ударила во что-то твёрдое, но, разинув рот, он не успел даже вымолвить проклятие.

– Оставь, её, Метек! – прозвучал вдруг повелительно спо-койный голос из глубины помещения.

В проёме, освещённом слабым сумеречным светом, стоял Гжегож. В его руках была прозаическая доска. Вокруг валялось множество таких досок, зияли дыры незастеклённых окон, задёрнутых тёмно-голубым занавесом наступающей ночи.

Пан Мечислав испустил дикий вопль и ринулся на Гжегожа.

– Не советую, Метек, ты не успеешь сделать движения,как я размозжу твою глупую ослиную голову. Оставь всё это, и я обещаю тебе конфиденциальность!

Его сгорбленная фигура, прорычав что-то нечленораздельное, исчезла в лабиринтах собственной недостроенной дачи.

– И никаких глупостей! – крикнул Гжегож в тёмную пус-тоту, поглотившую его.

Мы беспрепятственно вышли наружу, Гжегож поддерживал меня. Я с жадностью вдохнула воздух свободы.

Спектрами огней переливалась вдалеке Варшава. Справа – тёмный лесок источал целебную прохладу, слева – в ста метрах виднелось зеркало воды убегающей куда-то узкой речушки, отражающее первые вечерние звёзды. Ночь обещала быть звёздной, полная луна начинала свою ночную прогулку по необъятному небосклону.

Из тёмного леска донёсся вдруг какой-то подозрительный шорох.

– Ты слышал? – прошептала я. – Кто это, зверь или птица?– Глухарь, – ответил Гжегож.

Мы подошли к поваленному молнией дереву вблизи недостроенной ограды. Гжегож отогнул послушные отмершие ветви и вывел