Парижане. История приключений в Париже - Грэм Робб

Он видит квартал, застигнутый врасплох. Вот площадь en deshabille (полуодетая), пребывающая в своем собственном времени, часть покинутого людьми города со всеми его интерьерами, оставшимися в целости. Он доволен явным хаосом смещенных стен, грязных следов дождя и непрочно держащейся штукатурки, усадкой фронтонов домов, вывернутыми камнями мостовой и отсутствием людей. Единственные транспортные средства – грузовые повозки: возможно, за одним из окон кто-то собирает свои пожитки.

Это изображение присоединяется к другим отпечаткам, которые ждут, когда их вставят в рамку и отправят на выставку: четыреста двадцать пять картин волшебного пустого города под названием Марвиль. Император увидит выцветшие перистили (колоннада, обрамляющая площадь, двор дома, храма, общественного здания, или сама площадь в окружении колоннады. – Пер.) и осыпающиеся пилоны, и ему напомнят об экспедиции его дяди в Египет, памятниках исчезнувшим богам, замершим в пустыне. Он, возможно, удивится, насколько большую часть Парижа он на самом деле видел и как можно управлять городом, столь полным тайн.

В мастерской становится темнее по мере того, как солнце становится настойчивее. Помощник плотнее прилаживает засовы на ставнях и убеждается в том, что занавески перекрывают друг друга.

Когда фотография была еще второстепенным шоу на бульваре, Марвиль устанавливал мольберт в лесу Фонтенбло. Он рисовал безлюдные ландшафты для журналов и иллюстрированных сборников рассказов – «Поль и Вирджиния», «Берега Сены», «Арабские ночи» – и предоставлял своим коллегам вставлять в них человеческие фигуры. Его собственные были всегда неуклюжими и нелепыми. Теперь он находит уединение в Париже во время экспедиций со своим помощником. Определенные дневные часы более подходящи, чем другие, но время дня можно продлевать бесконечно, деля его на доли секунд.

Свежесваренный кофе помогает нейтрализовать запах аммония и лака, сосредоточивает ум. В те дни только старомодный художник в заляпанной краской блузе использовал алкоголь для того, чтобы возбудить мозг и сделать тверже руку. Мягкий лист альбуминовой бумаги кладется на первый пробный отпечаток с пленки. Малейший дефект будет виден – пылинка, пятнышко трепела (тонкопористая опаловая осадочная горная порода, рыхлая или слабосцементированная, очень легкая. – Пер.), незаметный солнечный луч.

Пейзаж отсвечивает красным (эффект альбумина) до окончательной промывки. Отпечаток прополощен, высушен и разглажен, наложен легкий слой воска и мастики. Помощник кладет оттиск на стол и отходит назад, как художник – от своего мольберта.

Марвиль берет увеличительное стекло. Его глаз блуждает от окна к окну в поисках знакомого узора пятен. На изучение вида уходит много времени… Наконец он видит пятна: их можно было принять за дефекты на пластине, и даже на этом уровне аккуратности трудно быть уверенным. Слегка ссутулившаяся фигура в длинном сером пальто входит в молочный магазин. У окна между водяными и паровыми банями бледный круг, разделенный пополам перилами, и пятно света под ним могут оказаться человеком, держащим чашку кофе и глядящим на двух фотографов на другом конце площади. В этой сцене так много звуков, что эти бледные пятнышки едва заметны.

Теперь он сидит и изучает всю картину. На этот раз он понимает, что в ней есть неожиданная фокальная точка – маленький балкон на деревянных подпорках над винным магазином вровень с инвалидом на ортопедической кровати с рекламы. Хижина с шестью окнами и печной трубой – она, наверное, была перенесена сюда из какой-нибудь удаленной деревни – притулилась к побеленной стене, которая могла оказаться почти коттеджем. Длинный шест установлен в качестве подпорки на перила, чтобы держать открытым световой люк в черепичной крыше. Шесть кустов расставлены в кадках, и там, слева от этой небольшой живой изгороди, над какой-то работой склонилась фигура. Возможно, это какая-то тряпка, похожая на седую голову, но в ней есть некоторая смущающая пикантность.

Эту фигуру можно было убрать кисточкой, окунув ее в тушь и раствор камеди. Так некоторые фотографы убирают пятна на лице или рукаве. Но ему нравится, как камера превращает человеческую фигуру во что-то небольшое и мимолетное, подобное луже на мостовой или отражению на оконном стекле.

Покрытый лаком оттиск оставлен для просушки. Марвиль проводит вторую половину этого дня дома со своим помощником. Он фотографирует его сзади, сосредоточенно обдумывая отпечатки, оставшиеся в мастерской. Он фотографирует его с копной его черных волос полулежащим на террасе на фоне колпаков дымовых труб, похожего на нубийского льва или парижскую уличную кошку. Он фотографирует его крупным планом так тонко, словно его лицо – ряд домов вместе с его мраморным лбом и изящными балконами бровей под бурным небом его шевелюры. Это мог быть портрет поэта с миндалевидными глазами и жесткими губами, прекрасно освещенный, как площадь в лучах утреннего солнца.

На своем официальном рабочем месте на берегу Сены – не в личном кабинете по соседству со спальней, а в зале с тремя большими окнами, выходящими на площадь Отель-де-Виль, – образцовый обитатель нового Парижа сидит за большим письменным столом. Без тени всякого сомнения, это великолепное утро. Его башмаки без единого пятнышка, ему дышится легко. Никто не опоздал на работу. Через несколько минут ему принесут статистические данные. Сад средиземноморских кустарников и субтропических цветов отделяет здание, в котором он находится, от реки.

Жорж Эжен Осман почти уменьшает размеры своего письменного стола, который занимает центр комнаты. Когда он надевает медали, как сегодня, его грудь кажется дорогим предметом обстановки. Он может представить себе – он уже видел довольно карикатур на барона Османа в виде человека-разрушителя, орудующего мастерком бобра, памятника стороннику Наполеона III, – свой лоб, поддерживаемый кариатидами. Когда появится император, ему придется ссутулиться, чтобы компенсировать разницу в росте.

Установленная на передвижных каркасах, за его спиной находится карта Парижа в масштабе 1:5000 с особыми надписями (в магазинах такая не продается), которая готова, чтобы ее выкатили на свет. Она образует задний план, когда он сидит за своим рабочим столом. Он часто поворачивается и углубляется в нее. Собор Парижской Богоматери, сейчас ничем не закрытый и видимый за рекой и стоящий именно там, где и должен находиться по отношению ко всему остальному, имеет размер отпечатка большого пальца руки; прямоугольник Лувра и Тюильри расположен в пределах расстояния от его указательного пальца до мизинца.

Он смотрит вниз на площадь Отель-де-Виль и видит, как ускоренно движутся экипажи по площади. Он проникается течением транспорта, резкими запахами перекрестков, множеством клапанов, их испускающих, звездообразными площадями, которых теперь в Париже двадцать одна.

Благодаря ему районы Парижа увидели небо впервые с тех времен, когда город представлял собой болото. Двадцать процентов города в настоящее время составляют дороги и открытые пространства; и тридцать процентов, если сюда включить Булонский и Венсенский леса. На каждый квадратный метр земли в Париже приходится шесть квадратных метров мощеного пространства. Дальние пригороды были включены в состав города, который теперь стал на пятьдесят процентов больше, чем был до 1860 г.