В/ч №44708: Миссия Йемен - Борис Щербаков

В тот год, в Йемене, в 5 утра я каждый день вставал на работу, чтобы к половине восьмого добраться до бригады. Дорога занимала почти полтора часа, ее живописные повороты, склоны и подъемы впечатались в память надолго, даже сейчас иногда снится что-то из этого бесконечного движения туда, в Мафрак, и обратно. Больше туда, потому что утро раннее, горная свежесть, бодрящая, даже пробирающая, особенно в зимние месяцы, а потом-внезапная пустыня, жаркая и обволакивающая уже в это раннее время.

Мы приезжали так рано, чтобы подготовиться к лекциям, разложить конспекты, проверить еще раз состояние класса, ну и, может быть позавтракать, если успеваем. Офицерский завтрак немудрен, традиционный фуль (фасоль с томатом, перцем, луком), лепешка. И обязательный чай!!! Вообще арабский «чай» — это явление особое, ничего общего с традиционным нашим чаем не имеющее, сейчас уже многие попробовали это варево и в Турции, и в Египте, а тогда мне было в диковину. Густой чифирь с максимальной концентрацией сахара. Вполне себе стимулирующий напиток, особенно утром — на ночь пить сильно не рекомендуется, ибо гарантированна тахикардия и красные глаза утром.

В апреле, в 8 утра в пустыне Тихама, где и стоит Мафракская бригада, уже под 40 градусов, так что эффект завтрака, запиваемого чаем, сказывается немедленно — капельки пота проливаются жаркой волной по всему телу, становится нестерпимо душно от собственного пара вне и внутри…в общем, самое время начинать работу, входить в класс и грозно кричать: «Интибах!!» (внимание, смирно).

Йеменский гимн я выучил почти сразу, как приехал. Мне казалось, что это очень важно, быть с народом, с которым тебя связала судьба, пусть и на некоторое время, на одной волне, пытаться понять, что вкладывает этот народ в понятие собственной гордости, как идентифицируется, как бы сейчас сказали. Я тогда таких слов, конечно, не знал, но очень хотел понять культурный контекст, в котором оказался. Изучал пословицы, внимательно слушал народные присказки, басни. С точки зрения языка это было исключительно полезно, и жутко трудно, ибо диалектальный язык сильно отличается от официального арабского, «фусхи». Зато как же радовались мои йеменские «подсоветные», когда я вворачивал иногда какою-нибудь сугубо местную поговорку в диалог!!! Они тут же предлагали наперебой новые поговорки, новые словечки, радуясь, что такой белый иностранец, «кяфир» по-ихнему (т. е. гяур, неверный, но это они в шутку говорили, конечно), может произнести такое. У любого народа иностранец, стремящийся воспроизвести что-нибудь из глубинно — национального контекста, из пословиц, поговорок, фольклора, воспринимается на ура. Я потом беззастенчиво пользовался этим «ключиком» к национальной душе местного населения и в других странах, где мне приходилось бывать по разным обстоятельствам, и везде действует безотказно; смех, улыбки, немедленное благорасположение…

А гимн Йемена я порю на бис в компаниях уже много лет, «Биляди, биляди, биляди-ль-Йемен…»

«Страна моя, страна моя, страна моя, Йемен!!

Славлю тебя, родина моя, на веки веков

Славлю мужей твоих,

Твердых в борьбе за победу Йемена».

Ну впрочем, тогда война шла вовсю, и воинственная «твердость мужей» воспринималась вполне логично, естественно. Может они уже тоже свой гимн с тех пор переписали, ведь страна объединилась, поменялись многие реалии, надо бы узнать слова нового гимна, вдруг когда соберусь…

Мечта о возвращении в Сану меня периодически посещает, однако, я прекрасно понимаю, что ничего хорошего из возвращения к истокам не будет. Никогда еще возвращение во время оно, попытка дважды вступить в одну воду не приносила счастья, так что, наверное, пусть так и остается это время в воспоминаниях, пусть улочки Саны всплывают во снах, можно перелистать старые фотографии, да вот книжку эту перечитать на сон грядущий… А возвращаться назад не надо.

Игорь Карнач, «Абдурабба» по той поре, как-то сказал, что он с Йемена прожил уже несколько жизней, так и все мы, наверное, несколько отдельных жизней уже прожили, и в прошлое возвращаться совсем не хочется, ей богу. С прошлым, вообще, как кто-то сказал, надо расставаться смеясь, именно это я и делаю с удовольствием, нет ностальгии, нет слез и чувства невосполнимости временного ресурса, что было бы болезненно и крайне непродуктивно, а есть только щемящее чувство счастливой, беззаботной молодости. Она — то уж точно навсегда с тобой, раз ты ее прожил, верно? Чувство такое, как когда раскрываешь письмо от далекого и дорого друга, с которым уже никогда не увидишься…Письмо из В/Ч «44708», затерявшееся на 30 лет в коридорах «Десятки»…

Иногда задаю себе вопрос — что это было, моя Йеменская эпопея? 3 потеряных для профессионального роста года, высокооплачиваемая ссылка, бесплатная турпоездка или уникальная школа жизни на 14 параллели от экватора? Наверное, все понемножку, и одно, и другое и третье, где все смешалось с санской солнечной пылью, с пряными запахами сука, с ночными бдениями нарядов, разухабистыми праздниками совзагранколлектива, с ревом танковых моторов на учениях, да мало ли с чем, что услужливая память выискивает из глубин сознания теперь, через 30 с лишним лет после этих интересных лет.

Характерный факт — именно в Йемене, в первый год своей службы я отрастил усы!!А это о чем-то говорит, юноша повзрослел (ах уж эти самооценки), вышел из явного пубертатного периода, стал больше думать, больше понимать о мироустройстве, об отношениях между людьми. Шло формирование взрослого, мужского самосознания, как я сейчс понимаю. Я много писал тогда, в стихах тех лет, как в зеркале сегодня я вижу себя — ищущего простые ответы на сложные вопросы.

Я еще тогда не знал, что так просто не бывает, а кажущаяся простота ответов — это огромный труд мысли, сплав опыта и умений, это болезненные искания души, многие бессонные ночи. Что до всего в жизни придется доходить самому…Причем, некоторые стихи тех лет мне нравятся и сегодня, даже удивляюсь взрослости суждений и отточенности формы, слога. А некоторые по-детски описательны, наивны. Но чего еще ожидать от большого ребенка 23 лет от роду?

Сейчас я понимаю, что все-таки с Йеменом мне несказанно повезло, и не только в том смысле, что я решил сразу, одним махом все свои проблемы и с армией, и с относительным материальным достатком на многие годы, хоть это ох как немаловажно, а так же в смысле возможности взросления в относительно комфортной, одновременно жутко интересной атмосфере экзотической «заграницы». Йемен стал своеобразной платформой взросления, предчувствием взросления со всеми принятыми атрибутами взрослой жизни, призванными демонстрировать внешнему миру статус мужчины — женитьба, дочь, дом (пусть и на перекладных пока), обеспечение достатка (добытчик!!), загулы с друзьями (а как без них). И море общения с самыми разными людьми, тысячи ситуаций, требующих принятия решений, ошибки и маленькие победы — все слилось в круговорот времени на древней земле Arabia felix,спрессованный в три года службы.

Но, все-таки, по-настоящему взрослая жизнь и карьера начались после йеменской командировки…

Летом 1980 года в Москве была Олимпиада, которую активно бойкотировали многие западные страны, с США во главе, для нас это все было далеко, на другой какой-то планете. Вот когда летом, в июне умер Высоцкий, я помню, меня как бы тряхануло шоком бессилия, не хотелось верить, что такие люди могут быть смертны. Высоцкий был вне времени и потому бессмертен в моем сознании. Несмотря на то, что я смотрел его спектакли когда-то, даже однажды его видел вполне себе во плоти около Таганки — он казался бесплотным порочным ангелом, существующим для компенсации отсутствующей тогда общественной морали и совести. В истории так и остались эти два события вместе — Олимпиад с плачущим Мишкой, и хвост очередей прощания с Высоцким, с топтунами по всеми периметру. Мое лето 1980 года было последним в Йемене, я уже готовился на Родину, паковал чемоданы и коробки.