Легкие шаги безумия - Полина Дашкова

«В Тобольске дождь летит за воротник», – пел магнитофон."Да, конечно, мы говорили о той нашей поездке по Тюменской области, –вспомнила Лена. – Господи, мы ведь весь вечер только и говорили об этом.Почему? Ведь прошло

Четырнадцать лет… Почему вдруг Митя так упорно возвращался кэтой теме?"

Вот вспыхивает спичечный огонь в прозрачном шалаше твоихладоней. Ты жив еще. В Тобольске ветер стонет. Ты жив еще, и никого кругом…

Песня кончилась, и почти кончилась пленка. Лена хотела быловытащить и перевернуть кассету, как вдруг на пленке послышалось легкоепокашливание и чуть севший от долгого пения Митин голос произнес:

– Возможно, я поступаю глупо и непорядочно, проще было быпойти в прокуратуру. Проще и честнее. Но я не верю в наше доблестноеправосудие. Через год истекает срок давности. Хотя, возможно, на вас он и нераспространяется. Ваши преступления не имеют срока давности. Впрочем, не силеня в юриспруденции и не собираюсь нанимать адвоката, чтобы тот разъяснил мне,как лучше вас шантажировать, чтобы самому уцелеть… А возможно, я вообще нестану заниматься этой гадостью. Противно. Деньги проем, а стыд останется. Ктоэто сказал? Кажется, Раневская.

Опять покашливание. Потом нервный смешок. Пленка кончилась.Лена быстро перевернула кассету, прослушала другую сторону от начала до конца,но там не было ничего, кроме песен. Пока они звучали, Лена достала с полкипоследнее издание Уголовного кодекса, отыскала там в алфавитном указателе«Сроки давности».

Он думал: я знаю, я сделаю, я сделаю именно так! Приселакапустница белая на стиснутый красный кулак, –

Пел магнитофон.

Лена слушала песни и читала Уголовный кодекс. «Пятнадцатьлет после совершения тяжкого преступления… Вопрос о применении сроков давностик лицу, совершившему преступление, наказуемое смертной казнью… решается судом.Если суд не сочтет возможным освободить указанное лицо от уголовнойответственности в связи с истечением сроков давности, то смертная казнь ипожизненное лишение свободы не применяются».

– Пятнадцать лет, – задумчиво произнесла Лена вслух, – Митясказал, что срок истекает через год. Значит, прошло четырнадцать. Четырнадцатьлет назад мы втроем, Ольга, Митя и я, ездили по Тюменской области. Именно обэтом и говорил со мной Митя две недели назад. О Господи, что за бред? Кого онхотел шантажировать? И чем? При чем здесь город Тобольск и сроки давности?

Все скоро начнется и кончится,

Все сгинет в крови и в дыму,

Но этого вовсе не хочется,

Не хочется лично ему.

Он – лишь единица из множества,

Однако за ним – легион.

Какое-то вывелось тождество, какой-то сомкнулся закон…

Лена вздрогнула от телефонного звонка. «Кто это так поздно?»– подумала она, взглянув на часы: было половина первого.

– Лена, здравствуйте, – тихо, с легкими истерическиминотками произнес незнакомый женский голос, – вы простите, я, наверное, васразбудила. Вы не узнаете меня?

– Нет.

– Это Катя Синицына.

Тюмень, июнь 1982 года

На самом деле эти дорогие и хлопотные подписные кампанииникому не были нужны. Впрочем, деньги на них шли государственные, то бишь –ничьи. Журналистская братия любила красивую халяву. А подписные кампании былиименно халявой.

Каждое лето крупные журналы, особенно молодежные, рассылалигруппы сотрудников во все концы необъятной советской родины. Сотрудникивыступали перед тружениками городов и сел, завоевывая потенциальныхподписчиков. И подписчики, и тиражи были делом престижа, но никак не коммерции.Ни зарплата сотрудников, ни гонорары авторов от тиража никак не зависели. Затоглавный редактор имел возможность при случае тряхнуть миллионным тиражом своегочуть «левоватого» издания перед носом идеологического начальства, мол, народнас читает, значит, правильную мы ведем политику!

Разумеется, и партийно-комсомольское начальство, и главныередакторы прекрасно понимали, что народ здесь вовсе ни при чем. Но никто неосмеливался нарушать священный ритуал, который строго соблюдался Слугами народадаже в интимной обстановке.

Все знали, что народ ни при чем, но вслух этого никто неговорил, и сам народ, конечно, тоже. Все всё знали и понимали, но молча.

Заведующие отделами и те, кто работал в штате редакций,предпочитали агитировать подписчиков в южных, приморских регионах. Внештатникови тем более студентов-практикантов отправляли в Сибирь, на Дальний Восток и вдругие некурортные места. Впрочем, внештатники и практиканты не были в обиде.

Путь за границу был практически закрыт, но и по бескрайнейродине просто так путешествовать было сложно. Во-первых, дороговато, во-вторых,попробуй-ка без командировочного удостоверения и без горкомовской бронипереночевать в гостинице где-нибудь в Новосибирске или Абакане. Не будет длятебя места, спи, дружок, на вокзале или, в лучшем случае, в Доме колхозника,где тебе дадут койку в комнате на тридцать человек без умывальника и с дощатымобщим сортиром в другом конце города.

Советская родина велика и многогранна. И в Сибири, и наДальнем Востоке много всего интересного, особенно если тебе около двадцати,ездишь ты бесплатно, на полном гособеспечении. Суточных, двух рублейшестидесяти копеек, вполне хватало на трехразовое питание, и с гостиницаминикаких проблем не было. Ты – представитель крупнейшего всесоюзного молодежногожурнала, органа ЦК ВЛКСМ. Ты – официальное лицо, и тебя встречают, селят,кормят, возят.

Лена Полянская, Оля и Митя Синицыны сидели на лавочке уаэропорта города Тюмени, курили, подставив лица жаркому сибирскому солнцу, иобсуждали вопрос, подождать ли еще или отправляться в обком комсомола своимходом, на автобусе.

Обещанный обкомовский «газик» их не встретил. Они с тоскойсмотрели на бесконечную очередь у автобусной остановки.

– А могут они вообще нас не встретить? – тревожно спросилМитя. – Это же все-таки комсомол, а не партия, и потом, вы – практикантки, а ясовсем уж сбоку припеку, песенки пою.

– Не паникуй, – успокоила его Лена, – секретарша главногопри мне звонила в Тюмень, сказала, едут три сотрудника, без уточнений.

– А селить нас как будут? – не унимался Митя. – Вам-тохорошо, вас поселят вместе в один номер, а меня к какому-нибудь соседу. Онокажется алкоголиком, лунатиком или вообще маньяком.

– Ну ты и зануда, братец-кролик, – вздохнула Ольга.