Проклятая - Кристина Цагария

Я прошу, чтобы они помогли нам здесь, в нашем городе. В Калабрии. Я же подала заявление в суд, и они меня выслушали. Ну и на этот раз они меня тоже не бросят.

И я пишу. Решение комиссара полиции призвать к порядку шестерых горожан – родственников тех, кого теперь даже и газеты называют «бандой», – стало важным шагом, прецедентом, потому что если они будут мне угрожать, а я на них заявлю, то и их тоже могут арестовать. Так что государство снова пошло мне навстречу.

Но мне все равно страшно, потому что даже и сейчас в моем доме по ночам дрожат двери и звенит телефон.

И моя жизнь, и жизнь моей семьи – в опасности.

Это было в конце февраля. Карабинеры меня срочно вызвали к себе. И я поехала в полицейское управление Тауриановы. Там у них теперь новый начальник. Это совсем молодой парень: он приехал к нам с севера, из Эмилии[38], но он и Калабрию хорошо знает. С виду он строгий и держится очень официально, но мое дело он сразу же принял близко к сердцу. Он мне сразу же понравился.

– Анна Мария, карабинеры тебя уже никогда не оставят одну.

Эти слова напомнили мне фразу из какого-то фильма. Но я знаю, что так оно и есть. Знаю, что так оно и будет.

Я совсем недолго сижу в кабинете начальника, но сердце у меня уже забилось сильнее.

– Было принято решение взять под охрану и тебя, и твою семью. И я лично возьму это под свой контроль.

В кабинете начальника, за его большим деревянным столом, стоит шкаф с папками и карточками, на которые наклеены фотографии людей в форме, с серебряными гербовыми бляхами. Издалека мне трудно их рассмотреть как следует. Да и вообще, я так разволновалась, что даже не могу смотреть ему в глаза.

– А находиться под охраной – это как? – спрашиваю я у начальника, хотя и обращаюсь к карабинеру, стоящему рядом с ним.

И лейтенант это мне объясняет. И лейтенант – он тоже офицер. И он тоже держится строго, хотя и не так строго, как его начальник, капитан. А когда он начинает говорить, я, к счастью, немного успокаиваюсь.

– Анна Мария, отныне и впредь тебя и твою семью всегда будет охранять бронемашина с двумя карабинерами. И всякий раз, когда вам будет нужно выйти из дому, вы должны будете им об этом сообщить, и тогда они поедут вместе с вами. А вот ночью вы обязательно должны быть дома. На всякий случай я дам тебе номер моего мобильного телефона. Вот увидишь, все уладится, и скоро все будет в порядке. Но теперь ты уже не одна. Ты же у нас стала такой храброй.

И я ему верю.

С февраля 2010 года я живу под охраной.

Городок

Городок пришел в движение, начал готовиться к боевым действиям. Повсюду слышны шаги. Легкие шаги, мелкие шажочки, шаркающие шаги и решительные шаги. Но при этом никто ничего не говорит: в этом нет необходимости. Да никому и не хочется.

Весь город вышел на улицу. Сегодня воскресенье, 7 марта 2010 года. Тысяча человек, больше половины жителей города Сан-Мартино-ди-Таурианова, марширует по улице с факелами в руках. В первом ряду процессии демонстранты несут лозунг с надписью: «Мы протестуем против насилия». Но здесь есть и другой лозунг, с другим призывом: «Мы протестуем против того, чтобы обвиняли весь город».

Анна Мария сидит дома. На улицу она не вышла. Да и ее родные тоже дома.

Это факельное шествие устроили для нее. Но она на него не пошла.

Это факельное шествие устроили для всех горожан.

По телевизору уже говорили про то, что произошло в Сан-Мартино. В небольшой пресс-центр города Джоя-Тауро[39]приехали журналисты из Рима и Турина. Съемочные бригады прибыли сюда с телекамерами, чтобы осветить как историю девушки, которую сейчас охраняют, так и историю города, обвиняемого в столкинге. «Первый в Италии случай» – такими заголовками пестрят все газеты.

Да, ну а сам город? А вот сам город теперь взбунтовался. «Мы тут не все насильники…»; «Мы осуждаем насилие, это уж само собой, но вот из-за этого заявления Анны Марии может показаться, будто все мы тут замешаны в этом деле, а обвинять целый город – это тоже несправедливо».

Ну и что же сделали горожане?

Горожане вышли на улицы с факелами в руках и оставили Анну Марию дома.

У меня есть охрана, но я не выхожу из дома. Мне же просто незачем выходить. У меня нет ни друзей, ни работы. Ну и для чего мне тогда выходить? А иногда я думаю о море. Как бы мне хотелось съездить на море: ведь уже скоро лето. Да, но у меня теперь такое тело… я так растолстела. Я потолстела на двадцать или тридцать килограммов, теперь я даже уже и не считаю. Врачи говорят, что это из-за стресса. Мне теперь не хочется ни смотреть на свое тело, ни ощущать его, ни его трогать. И вот теперь я его наказываю. Я его презираю. И даже его унижаю.

И вот тогда у меня проходит даже и желание съездить на море.

Ко мне приходили журналисты. Один из них был из телевизионного ток-шоу «Кто видел?»[40]. Я дала ему интервью, но запретила снимать меня на камеру. Иногда днем я хожу к адвокатессе Розальбе, поиграть с ее собачкой Уго. Или езжу в Таурианову к моей тете Тициане.

Так что даже если у меня и возникает желание куда-нибудь сбежать, далеко мне убежать не удается – и приходится ездить вдоль одной и той же, все той же самой дороги – из Сан-Мартино в Таурианову и обратно.

А вот карабинеры из службы охраны стерегут меня всегда: раздвижную крышу их бронемашины я вижу прямо из моего окна. Карабинеры постоянно сменяются. Они тут все такие деликатные. Некоторые из них знают, почему я оказалась в опасности, а другие – нет. Но никто мне не задает никаких вопросов. А иногда моя мама даже готовит им поесть.

Неужели же вот этим все для меня кончилось?

Неужели же они и в самом деле были моими единственными друзьями? Я говорю «они» и имею в виду тех самых, из той банды. И почему теперь, когда я должна была бы чувствовать себя свободной, я от всех отрезана, живу у себя дома как взаперти, запятнанная и наказанная, хотя никакой суд меня не осудил?

Теперь, когда все знают правду, – теперь для меня почему-то стало еще хуже. Как будто это я оказалась преступницей.