Период распада. Триумф смерти - Тим Волков

Каша не растерялся. Хладнокровно выждал момент, когда зверь полностью развернется к нему лицом, и дал последнюю очередь – все, что осталось в рожке автомата. Первая пуля порвала медведю ухо, вторая вошла в бровь, но, отрикошетив от крепкой кости, вильнула в сторону и вырвала кусок мяса в щеке; третья и четвертая вошли точно в глаз.

Медведь по инерции еще продолжал нестись к старику, но уже не так уверенно, и с каждым новым шагом замедляясь и теряя силы. Не дойдя до Каши пары метров, рухнул в снег и затих. Хозяин леса был мертв.

Старик поднялся. На ватных ногах подошел к Вике и Глебу и тихо спросил:

– Живы?

Те, не отрывая взглядов от тела поверженного врага, быстро закивали головами.

– Давайте, вылезайте скорее. Надо идти. Выстрелы могли услышать.

Это подействовало. Парень и девушка выползли из сугроба. Глеб поднял пистолет, прикрепил его по совету старика на другой бок. Компания еще раз посмотрела на медведя, уже без страха, но с сожалением к убитому животному. Сейчас он уже не внушал леденящего ужаса.

Осматривая болезненно худые бока и выпирающие из облезшей шерсти ребра, становилось понятно, что напал он на путников не от хорошей жизни. Голод погнал его в эту смертельную атаку.

– Бедняга, – тихо сказала Вика, вздохнув.

Глеб лишь фыркнул.

На голову косолапого спикировал ворон. Каша поднял автомат, но, вспомнив, что там нет патронов, вновь закинул оружие на плечо. Птица с любопытством посмотрела на старика, потом перевела взгляд на окровавленную рану зверя. Клевать не стала, словно чувствуя, что животное больное.

– Пойдемте, – поторопила всех Вика. – Надо спешить. А то вдруг и вправду нас услышали.

Старик еще раз внимательно посмотрел на ненавистную птицу, схватил горсть снега, слепил из него снежок и запулил в ворона. Промазал. Снаряд пролетел совсем близко, но пернатого не задел. Черные бусинки глаз птицы вновь глянули на старика, то ли с насмешкой, то ли с любопытством. В мертвой блестящей черноте отражения этих глаз Каша вдруг разглядел смутные очертания человеческого лица. Сперва он подумал, что смотрит на собственное отражение, но, приглядевшись, понял, что ошибался. Это было лицо Миры.

Не в силах совладать с собой, Каша сделал шаг вперед, чтобы как следует всмотреться. Ворон дернулся, но с трупа не слетел. Птицы, сидящие на ветвях, недовольно закрухали.

Да, это было лицо его жены, птица словно бы транслировала ему картинку прямиком с того света.

– Вы чего? – спросила Вика, растерянно глядя на старика.

Но тот не ответил.

Лицо Миры было сморщено в гримасе боли. Он помнил ее такой, потому что слишком свежа была эта картина. В последние свои часы она сильно мучилась и даже уже не могла кричать, просто морщилась, жадно ловя ртом воздух и не в силах его удержать – он словно вылетал с хрипом из горла, не успев добраться до легких.

А потом ворон хрипло каркнул, и наваждение ушло. Каша дернулся, отступил назад.

– С вами все в порядке? – спросил Глеб, подходя старику.

– Да, нормально. Просто… идем, а то сейчас налетят эти падальщики, ору от них будет.

Они продолжили путь.

Лес стал редким, местами просвечивал плешинами вырубок. На снегу виднелись полосы зимних дорог.

– Здесь когда-то, еще до эпидемии, хотели строить коттеджный поселок, – пояснил Каша, осматривая уже изрядно заросшую сорняком поляну, раскисшую от грязи и снега. – Но успели расчистить лишь часть территории. Потом пришла Беда, и строить, а уж тем более жить в домах, стало некому. Так и осталась поляна с пеньками.

Трое быстрым шагом преодолели гравийную дорогу, ведущую к непостроенному поселку, и вышли на трассу. Она вела в мертвый город.

Сырая изморозь повисла над местностью, ветер резко переменил направление и потянул с севера, превращая ее в лед. Лица и пальцы встретили удар холода первыми. Сильнее кутаясь, Вика спросила:

– Нам ведь по этой дороге надо?

Старик кивнул. Он стал вдруг угрюм и неразговорчив, и как ни пыталась девушка затянуть его в беседу, лишь отмалчивался. Было видно, что что-то гложет его, какие-то воспоминания, связанные с этим местом, но старик молчал, стараясь не подавать вида. Получалось у него это так себе.

От подножия гряды выбеленная солнечными лучами равнина открывалась как на ладони. Окинув усыпанный пеплом пейзаж, Каша еще раз убедился, что не зря однажды ушел из этих мест. Все здесь пахло тленом, и даже ветер не уносил въевшийся, казалось, в сам воздух этот пепельный дух. Здесь поселилась смерть, и каждая деталь красноречиво об этом говорила. Внизу, у небольшого деревца, под снегом угадывался корпус машины. Наверняка внутри покойники. Во многих автомобилях были мертвецы – последние из тех, кто попытался уйти. Не удалось. Метрах в трехстах от белого холмика виднелся до блеска обглоданный скелет то ли собаки, то ли лисы, а еще дальше, у ледяных торосов, торчал самодельный крест – чья-то могила.

«Надо же, – удивился старик. – Хватило кому-то сил копать землю».

А дальше, на горизонте, виднелся мертвый город, укрытый белой шапкой снега. До ушей доносился зябкий шелест редкого кустарника да заунывно стонущий ветер.

Возвращаться туда, откуда они с Мирой когда-то ушли, Каша не хотел. Слишком много страшного творилось в том человеческом муравейнике в последние перед окончательной гибелью мира дни. Убивали всех, без суда и следствия, грабили и насиловали. За кусок хлеба отрубали головы и руки, порой и вовсе сжигая целыми домами.

Каша сморщился, не от боли, от страха. Он боялся возвращаться в этот ад. А боль… Старик вдруг понял, что просто переполнен горем до конца своей жизни и все, что будет к ней добавлено, просто перельется через край и уйдет в песок. Каждому отмерено по силам его – вспомнил он чьи-то мудрые слова. И большего не унести. Поэтому, если что и случится, он уже ничего не почувствует. Был лишь страх неведомого, и боялся он не столько за себя, сколько за своих спутников, у которых еще все было впереди. И то, что они не заразились, его смущало еще больше. Наверняка в городе сохранились очаги болезни – в последние дни ведь даже не хоронили никого, просто складывали тела у подъездов. И даже мороз и холод не дают гарантий не заразиться.

– Тогда идем? – робко спросила Вика, внимательно глядя на Кашу.

Тот кивнул.

– Да, идем.

Мысли были туманные. Они пришли внезапно, как отклик на душевную боль, что постоянно точила его, как древесный жук. Пришли и больше не оставляли. Он вдруг вспомнил, как случилось это, и от этой черноты почувствовал еще большую сосущую тревогу и усталость.

Было три волны. Первая, самая страшная, ударила внезапно и выкосила больше половины всего населения материка. Что творилось на других, никто не знал – все каналы связи, интернет и радио были отключены в одну ночь и больше уже не включались. Многие бандиты называли первую волну «Отцом». Потому что она была мощной и сильной, как гнев родителя на шалости своего нерадивого отпрыска.