Профессиональное убийство. Не входи в эту дверь! - Энтони Гилберт

– Однако же Керби был богатым. Вы знали об этом?

– Да. Я спросил, зачем ему столько денег. Керби ответил, что деньги нужны ему не для себя, но он должен думать о тех, кто придет после него. Это меня удивило, я знал, что у него нет родных, но он сказал, что хочет оставить деньги инвалидам войны, и если он будет играть смело и успешно, то сумеет создать благотворительный фонд. У меня создалось впечатление, что в этом отношении он болезненно честолюбив. Что, получая три процента и не рискуя восемью, Керби ставит себя на один уровень с человеком, который зарывает свой талант из страха лишиться его, если пойдет на риск.

– Вы знали что-нибудь о предприятиях, куда Керби вкладывал деньги, большая часть которых, судя по всему, утрачена?

– У него был адвокат, который, вероятно, советовал ему. Собственно, Керби дошел до того, что больше полагался на свою интуицию – наитие, как он выражался, – чем на здравый смысл. Он сказал: Рейнс хочет, чтобы я осторожничал. Я слишком долго был осторожным и теперь могу позволить себе рисковать. Дело не в том, что я хочу разбогатеть.

– У вас создалось впечатление, что он был – скажем так – помешанным на этом пункте?

– Несомненно. Все его внимание поглощали игра на бирже и собственное здоровье. Керби выписывал много газет и выискивал в них сам или заставлял меня их просматривать и подчеркивать синим карандашом всякое упоминание о смерти от туберкулеза. Это стало предметом разговоров в доме. Помню, экономка, миссис Марплз, как-то спросила меня, почему я потворствую ему. Я не потворствовал, но не мог не выполнять его указаний. Я не был близким ему человеком или другом семьи.

– То есть вы ощущали свою ответственность?

– Да. Я несколько раз предлагал ему пригласить жить вместе с собой компаньона. Думал, это отвлечет его. Но он всегда отвечал, что никого не знает. Цитировал Генри Вогана: «Все ушли в мир света, и я один влачу здесь жалкое существование». Не мог я уговорить его и выходить из дому. Он говорил, что человек с его состоянием здоровья не может позволить себе рисковать. А если он окажется среди людей, то всегда есть возможность заразиться. Однажды я спросил мистера Рейнса, нельзя ли пригласить кого-нибудь, но он ответил мне то же самое. Мол, у мистера Керби нет ни родственников, ни близких друзей.

– Он никого не принимал в доме?

– Нет. Утверждал, что туберкулез очень заразный. В ту зиму он заболел бронхитом и решил, что это туберкулез. Я осмелился предложить, что ему нужно поговорить с доктором Мейклджоном о поездке в город к специалисту. Иногда незнакомый человек и громкое имя способны творить чудеса. Мистер Керби спросил, не считаю ли я его симулянтом. Заявил, что если я хоть раз еще об этом заикнусь, то могу увольняться.

– У вас никогда не было причин полагать, что он подумывает о самоубийстве?

– Никогда. Разумеется, у него возникали приступы меланхолии, когда он говорил, что жизнь не стоит того, чтобы жить, но я не придавал этому особого значения. Не знал, почему он беспокоится о деньгах, которые теряет. Конечно, я предостерегал его, но ничего не добился. Однажды мистер Керби спросил, почему я так беспокоюсь о его делах. Не хочется, чтобы тебя обвиняли в корыстных интересах…

– Но ведь для вас это не имело никакого значения – в финансовом смысле?

– Он мог подумать, будто я жду от него какого-то отказа в завещании, если буду у него на службе во время его смерти.

– И вы не припоминаете ничего, произошедшего в тот день, что пролило бы какой-то свет на его внезапное решение?

– Но я не видел мистера Керби после обеда. Не знаю, как он провел вторую половину дня. Он сказал, что я могу уезжать. Я вернулся последним поездом, в половине двенадцатого выпил виски и лег в постель. Проходя мимо его двери, заглянул под нее, света не было, поэтому я решил, что он принял снотворное и заснул.

– В какое время Керби обычно принимал лекарство?

– Как правило, я давал ему снотворное около одиннадцати. Обычно он ложился в постель очень рано, около девяти, в десять звонил, и я поднимался к нему. Мистер Керби любил пить чай перед сном и за чаем сообщал мне о своих планах на будущий день. Около одиннадцати засыпал. Завтракал всегда в половине девятого, вставал около половины восьмого, как только напьется чаю.

– Вы не давали ему снотворное в тот вечер?

– Нет. Насколько понимаю, это сделал слуга.

(Данное показание подтвердил впоследствии Беллами).

– Вы, случайно, не помните, какое количество микстуры оставалось в бутылке?

– У меня в дневнике есть запись заказать еще лекарства на другой день, то есть на сегодня. Думаю, дозы две.

Тут неожиданное вмешательство создало тот сенсационный элемент, которого часто недостает на расследовании самоубийств. Раздался голос Мейклджона: «Прошу прощения; две дозы не стали бы роковыми. Да, знаю, я умышленно создал у мистера Керби такое впечатление, но для нашей общей безопасности».

Все повернулись и уставились на него, в том числе и Рэнделл.

– Нет? В таком случае…

Он умолк.

Коронер спросил его, уверен ли он, что там было не более двух доз, и Рэнделл ответил:

– Честно говоря, я не был уверен, что там больше одной. Не говорю, что, уходя, не оставил бы роковой дозы, но мне следовало подумать об этом.

– А вы не подумали?

– Нет, к сожалению. Похоже, это осложняет положение дел.

Так и вышло. Это задержало расследование для наведения новых справок. Мейклджон в ответ на вопрос коронера сообщил, что три дозы были бы роковыми, и когда казалось полностью доказанным, что никто из домашних стрихнина не покупал, члены суда сочли, что Рэнделл, видимо, ошибся и в бутылке было больше микстуры.

Я прекратил чтение и попытался представить, как мог Рэнделл раздобыть стрихнин и добавить его в бутылку, но если он сумел это сделать, то был дьявольски умен. Несмотря на самые тщательные исследования, против него не было ни одной улики. Слуга показал, что мистер Керби хранил микстуру под замком и ключ держал при себе. Можно было предположить, что стрихнин имелся у Рэнделла уже давно, и он просто выжидал время. Но доказать это было невозможно. Я продолжил читать протокол расследования.

Миссис Марплз, экономка покойного, сообщила, что хозяин в течение нескольких недель вызывал у нее беспокойство. Он становился все более больным. И все более странным в отношении финансовых дел. Забрал все деньги из фирмы по производству вооружений, потому что не хотел наживаться на крови сыновей других отцов.

– Откуда вы это узнали?

– Он мне сам сказал, сэр. Очень странным он был, белым, как полотно, сидел в кресле и махал руками. Мистер Рэнделл стоял позади него. Он посмотрел на меня так, словно хотел сказать: «Не обращайте внимания», но хозяин обернулся и произнес: «Разве вы не это сказали? Не согласны?», и мистер Рэнделл ответил: «Да, сэр, конечно». Потом я заметила: «Нехорошо, сэр, поощрять хозяина», а он усмехнулся: «Знаете какой-нибудь способ остановить его?»