Конокрад и гимназистка - Михаил Щукин

— Чем обязан?

— Дочку береги, глаз не спускай, беда за ней ходит, за пятки цепляется.

— Какая беда? — встревожился Сергей Ипполитович. — Вы о чем говорите? Можете подробнее, обстоятельнее сказать?

— Я тебе все сказала.

Зеленая Варвара круто развернулась и пошла, не оглядываясь, прочь, оставив Сергея Ипполитовича Шалагина в полном недоумении.

Ни отзвука, ни слова, ни привета,

Пустынею меж нами мир лежит,

И мысль моя с вопросом без ответа

Испуганно над сердцем тяготит:

Ужель среди часов тоски и гнева

Прошедшее исчезнет без следа,

Как легкий звук забытого напева,

Как в мрак ночной упавшая звезда?

(Из старинного романса)

1

«Поездка на Заельцовские дачи, которую папочка обещал совершить в воскресенье, не состоялась, но я об этом ни капельки не жалею, потому что…»

Тонечка обмакнула перо в чернильницу и задумалась, склонившись над своим дневником, не решаясь даже ему, самому сердечному другу, доверить тайну, которую она старательно хоронила от папочки с мамочкой, от лучшей подруги Оли Королевой и от горничной Фроси, с которой у нее после памятного разговора установились такие добрые отношения, что мамочка, Любовь Алексеевна, не удержалась и сказала дочери: «Давно бы так, давно бы подружилась с Фросей, а то дулась, будто мышь на крупу». Тонечка отвечала, что ничуть она на Фросю не дулась, что мамочке это всего-навсего лишь показалось, но Любовь Алексеевна в ответ только покачала головой и снисходительно улыбнулась.

Разговор этот происходил еще на прошлой неделе, до воскресенья, а в воскресенье случилось столь необычное событие, что поведать о нем она могла лишь своему дневнику, но никак не решалась. Крутила в пальцах ручку, на пере которой уже обсохли чернила, смотрела затуманенными глазами в окно и видела там, за стеклом, далекий алый закат, вольно полохнувший в этот вечер на половину неба.

В это время в дверь постучали, и Тонечка, захлопнув дневник, быстренько сунула его в ящик стола, ручку положила на чернильный прибор, громко спросила:

— Кто там?

— Я, барышня, — отозвалась из-за двери Фрося, — можно войти?

— Входи, Фрося, входи… Опять молоко принесла?

— Как велено…

— «Велено, велено»… Я же не маленькая, чтобы меня на ночь молочком поить.

— Вот прикажут — «не надо», я и носить не буду, а пока — не обессудьте, барышня… — Фрося поставила на стол тарелочку, на которой был стакан с молоком, накрытый крахмальной салфеткой, расправила фартучек и аккуратно присела напротив Тонечки, неотрывно глядя на нее чистыми, обворожительно красивыми глазами.

— Ну, что ты на меня уставилась? — капризно выговорила Тонечка. — Опять будешь мне всякие страхи рассказывать и требовать от меня всяческих глупостей? Фрося, миленькая, ну надоела мне твоя забота чрезмерная, не нужна она мне…

— Это вам кажется, барышня, что не нужна, а вот когда припечет, сразу понадобится — и помощь, и забота, и голова моя глупая… Будете рассказывать или дальше в молчанку играть станете?

— Да что я тебе должна рассказывать, что?

— Сами знаете, барышня, про воскресенье прошлое. Что случилось-то?

— Да ничего, ровным счетом ничего не случилось, что ты ко мне пристала?!

Тонечка сердилась, капризно надувала губки, всем своим видом показывая, что ее совершенно напрасно и беспричинно мучают, но Фрося как будто ничего не замечала, была по-прежнему спокойной, терпеливой и настойчиво долбила свое: она хотела знать, что произошло в воскресенье.

А произошло…

Ночью с мельницы прибежал посыльный, поднял с постели Сергея Ипполитовича и доложил, что случилась авария. Какая именно и что сломалось — посыльный не знал, только тараторил, вытаращив глаза, одно и то же:

— Просили, чтоб вы сей час прибыли.

Сергей Ипполитович мигом собрался, уехал, а утром позвонил по телефонному аппарату и сказал, чтобы его не ждали и что поездка на дачи откладывается до лучших времен. Обо всем этом мамочка сообщила Тонечке за завтраком и посетовала:

— Прямо и не знаю, что делать… Только одной провизии две корзины с Фросей наготовили. Куда теперь это девать — ума не приложу. А молодой человек придет — ему что ответить?

— Так и ответить: откладывается поездка, — подсказала Тонечка.

— Как это у тебя все просто! — рассердилась мамочка. — Захотели — позвали, захотели — отказали. Приличные люди, будет тебе известно, милочка, так не поступают, это лишь у босяков в порядке вещей!

— Значит, я из босяков… — обреченно и виновато вздохнула Тонечка, чем привела мамочку в еще больший гнев.

И не известно, сколько бы еще пришлось Тонечке выслушать упреков, если бы не заявилась к Шалагиным шумная и веселая Оля Королева с потрясающей новостью: вчера ее отец, Петр Кузьмич Королев, начальник складов на новониколаевской пристани, купил тройку лошадей, сегодня они уже запряжены в новые, просторные сани, и места хватит всем.

— Едем кататься! — тараторила Ольга, размахивая руками. — Такая погода, такая теплынь на улице! Папа разрешил хоть на целый день. Поехали! Любовь Алексеевна, вы Тонечку отпустите?!

Мамочка соблаговолила отпустить, но при этом строго-настрого наказала, чтобы из города никуда не выезжали, а еще потребовала, чтобы подружки дождались Максима Кривицкого и взяли его с собой.

Послушные, они так все и сделали.

Дождались Максима и до обеда катались на тройке по городу, а после обеда, завернув в воинские казармы, прихватили еще Александра Прокошина, как раз освободившегося после службы, и всей шумной, громкоголосой компанией прибыли к дому Королевых, который стоял на берегу Оби, совсем недалеко от пристанских складов. День был солнечный, теплый, как будто наступила весна. В дом идти совсем не хотелось, и молодежь затеяла разводить костер за оградой — благо рядом высилась большущая поленница сухих березовых дров. Надрали бересты, запалили ее, и скоро жаркий, быстрый огонь принялся облизывать поленья, составленные в кострище, а в теплом воздухе вкусно запахло горьким дымком.

— Уважаемые барышни! — восклицал Максим, размахивая колбаской, которую собирался насадить на прутик, чтобы поджарить. — А ведомо ли вам о том, что несколько дней назад, прогуливаясь по Николаевскому проспекту, мы с Александром испытали жгучее чувство стыда, а испытав это чувство, готовы были провалиться сквозь мостовую? И знаете, по какому поводу это произошло? Даже догадаться не сможете! Что ж, подсказываем. Мы совершенно случайно встретили господина Млынского, и он, не обращая внимания на прохожих, вот так трагически потрясая руками, сообщил нам, что для искусства мы люди абсолютно пропащие, потому как пропустили занятие, а о вас, милые барышни, он даже упомянуть не пожелал. Что будем делать?