Московские французы в 1812 году. От московского пожара до Березины - Софи Аскиноф

Эта разношерстная, в беспорядке отступающая армия тащила с собой то, что сумела спасти от пожара, или «плоды» своего грабежа, вроде золотого креста с колокольни Ивана Великого190. «Что с ним стало? – спрашивал шевалье д’Изарн. – Совершенно точно, что до Франции он не доехал и москвичи никогда больше его не видели. Полагают, что он утонул в тине какой-то реки, возможно, Березины». Действительно, как рассказывала г-жа Домерг, «маркитанты вместо съестных припасов везли награбленные вещи. Частные экипажи, равно как артиллерийские, провиантские и санитарные фургоны были битком набиты добычей, взятой в древней русской столице. Кавалерист нагружал их на свою лошадь, пехотинец, жертва собственной жадности, сгибался под тяжестью ранца, и – невероятная вещь! Я видела солдат, толкавших перед собой ручные тележки, нагруженные ценными вещами. Безумцы! Они отправлялись в путешествие, длиной в восемьсот лье191, волоча на этих тележках бесполезные богатства, и все это среди опасностей и тягот, неотделимых – увы! – от этого отступления! Как назвать подобное ослепление?» Женщина была подавлена состоянием и внешним видом наполеоновской армии, которые никак не соответствовали ее представлениям о славной армии, заставившей трепетать всю Европу! Но прошло время, и Наполеон был уже не тем человеком, каким являлся всего несколько лет тому назад. А его армия – символ этих перемен и этого упадка. Первыми свидетелями этого стали гражданские лица. Актриса Луиза Фюзий, также вовлеченная в авантюру отступления, говорила то же самое: «Я наблюдала странное зрелище, которое являла собой эта несчастная армия. Каждый солдат тащил все, что сумел награбить: одни шли в мужицких кафтанах или в коротких, подшитых мехом платьях кухарок; другие – в платьях богатых купчих, и почти все имели меховые шубы, покрытые атласом. Дамы, пользовавшиеся ими для защиты от холода, никогда не покрывали мех тканью, а вот горничные, купчихи, представительницы простонародья, наконец, видели в этом роскошь и обшивали розовой, синей, лиловой или белой тканью. Не было ничего смешнее (если бы обстоятельства располагали к веселью), чем видеть старого гренадера, усатого, в меховой шапке, закутанного в розовую атласную шубу. Бедняги, как могли, защищались от холода, но зачастую они сами же смеялись над своим нелепым маскарадом».

Постепенно смех слышался все реже, потому что повседневным уделом этой армии стали холод и голод. «Во время отступления, сидя на груде мертвых тел, я вынуждена была довольствоваться небольшим куском жареной конины», – рассказывала г-жа Домерг. Можно вообразить себе ужас этой сцены! К тому же, солдаты и гражданские каждую секунду боялись подвергнуться нападению казаков. «Лично я потеряла все, что имела, а мои чемоданы, которые я положила в кареты, принадлежавшие офицерам, были захвачены казаками. У меня осталась одна коробка, в которой лежали шали, драгоценности и деньги. Я ждала, что все потеряю… На следующий день нас окружили казаки, и, чтобы избежать встречи с ними, мы принуждены были делать большие крюки, из-за чего продвинулись всего на четверть лье». Ежедневный страх был почти осязаем. Некоторые казаки не упускали случая отомстить заблудившимся и отставшим французам. В уме же каждого француза жил образ русского – дикого и жестокого человека. Порой по колоннам беженцев пробегали настоящие волны паники, провоцирующие неконтролируемые реакции. Г-жа Домерг испытала это на себе. В один прекрасный день паника распространилась так быстро, что семейство Пети, вместе с которым она ехала, исчезло в одно мгновение. На горизонте не было ни одной коляски, и ей не оставалось ничего другого, кроме как тоже побежать, не слишком понимая, куда. К счастью, она встретила одного генерала и его брата, которые предложили матери и ребенку свою карету. «Я каждую секунду надеялась догнать семью Пети, но ни на следующий день, ни за оставшуюся часть отступления больше ничего о них не слышала». История эта ужасна. Она только подчеркнула хрупкость существования этих людей, никак не застрахованных от несчастливых случайностей и всевозможных неприятностей. Продолжение ее личной истории это показало очень отчетливо.

Вскоре г-жу Домерг подобрал полковник Белами, итальянец по происхождению, который, тем не менее, без колебаний бросил ее вместе с ребенком в охваченном огнем Малоярославце. Русские начали преследование наполеоновской армии – чего все боялись с самого начала – и стали проводить тактику выжженной земли. Отступающим французам не должно было достаться ничего! Вечером 12/24 октября маршал Ней, увидев эту женщину, растерянно бредущую по дороге с ребенком на руках, приказал итальянскому полковнику снова взять ее к себе. Колонна возобновила движение и скоро достигла Бородина, где два месяца назад произошла кровопролитная битва. Дороги еще были загромождены разлагавшимися трупами; ужасное зрелище и для этой молодой женщины, и для всех французов, отступающих из России. Но на этом их злоключения еще не закончились.

Когда они достигли Вязьмы, начал убийственный мороз. Установилась та самая холодная русская зима, которой они боялись больше всего. Каждый, опасаясь, что впереди ожидает еще худшее, заботился лишь о собственном выживании, забыв про всякую дисциплину и порядок. Армия шла в полнейшем беспорядке. «Однажды вечером, когда после целого дня пути, – рассказывала г-жа Домерг, – мои сбитые в кровь ноги отказались меня нести дальше, я присела на обочине дороги. Начал падать снег. Умирая от голода, продрогнув насквозь, я испытывала в тот момент такую огромную слабость, что мною овладело отчаяние, и я решила, что настала моя последняя минута». И в сгущающихся сумерках сквозь пелену предсмертного тумана до нее донесся женский голос, зовущий ее. Это была г-жа Антонии, дочь куафера Марии-Антуанетты, знаменитого г-на Леонара192. К счастью, ей удалось растормошить г-жу Домерг и заставить выйти из оцепенения, иначе она замерзла бы до смерти прямо там, на обледеневшей обочине русской дороги. А скольким несчастным не удалось в эти дни избежать этой ужасной участи! Холода все усиливались, достигая 25 октября/6 ноября 1812 года, на подступах к Смоленску, – 17 °C, – 18 °C. Как было противостоять суровой русской зиме? Благодаря вмешательству г-жи Антонии г-же Домерг удалось получить место в карете старого генерала графа Лаборда. И это спасло ей жизнь. Но скоро температура упала до – 28 °C, не переставая, шел снег. Лошади, не имеющие подков для хождения по льду, выбивались из сил, падали и издыхали на снегу. Отступление из России превращалось в беспросветный кошмар, и многие члены московской французской колонии начали жалеть о том, что последовали за наполеоновской армией. Они полагали, что пожар и грабежи в Москве были самым страшным в их жизни, но сейчас они переживали ужас, дошедший до апогея! Истощение сил людей и лошадей, с трудом бредущих в снегу и холоде, заставляло понемногу бросать на обледенелых дорогах украденные богатства. Сокровища древней столицы усеяли русскую равнину: иконы, мебель, картины и прочее…

В предместье Смоленска, на правом берегу Днепра. 12 ноября 1812 года

Печальное зрелище! Но было совершенно необходимо избавиться от всего, что замедляло движение. Солдаты и гражданские становились все более агрессивными, эгоистичными и равнодушными к чужим страданиям, как позднее поведали уцелевшие. Каждый желал в первую очередь спасти свою собственную шкуру. Солидарность первых дней уходила по мере того, как усиливались страдания. «Начали обирать мертвецов, – рассказывала г-жа Домерг, – а иногда и умирающих, сокращая тем самым их мучения; нападать на еще живых лошадей, которым перерезали горло, невзирая на упорное сопротивление и жуткую ругань их владельцев. Как только животное было забито, возле туши собирались группки, начинавшие драку между собой за эту жалкую добычу. Те, кому посчастливилось раздобыть несколько кусков мяса, бережно хранили их на ужин. Горе отставшему, горе тому, кто отбился от своей банды, кто, измученный голодом и усталостью, с наступлением ночи подходил к уже разбитому бивуаку и умолял предоставить ему место там! Его безжалостно прогоняли и оставляли умирать в нескольких шагах.» Банды – это мелкие группы, насчитывавшие от восьми до десяти человек, объединившихся, чтобы вместе отступать и добывать съестные припасы. Жажда жизни толкала людей к объединению; и горе тому, кто остался один, – у него не было практически ни единого шанса остаться в живых. В минуты испытаний человек часто становится жестоким!