Вот это поцелуй! - Филипп Джиан

Он настойчиво предлагал помочь мне деньгами, но я редко беру подачки. К тому же на этих деньгах может быть кровь Дженнифер Бреннен, подумал я. Я очень хорошо представлял себе, что Винсент Болти, этот накачанный амбал, мог не моргнув глазом убить дочку своего хозяина.

– Она нам здорово осложняла жизнь, что правда, то правда, – признал он, когда я плавно перевел беседу в это русло. – Она нам такое устраивала!

Вокруг нас в густой атмосфере, пропитанной мускусом (поломки кондиционеров принимали характер эпидемии), на диванчиках, обитых темно-красным бархатом, развалились посетители заведения. Диванчики были украшены позолотой и кистями, а на спинках красовались начертанные на самоклеящейся бумаге нигилистические лозунги и откровенная похабщина. Те, кто оставался на ногах, толкались и нагло косились друг на друга. Время от времени чья-то рука проходилась по чьей-то заднице, какой-нибудь трансвестит ржал во все горло или влеплял кому-нибудь хорошую затрещину. Все они как будто думали, куда бы пойти, как бы выпендриться, чтобы вечер удался на славу, чтобы забыть об унылой повседневности. По экрану укрепленного под потолком телевизора, где крутился очередной клип певицы в разгар течки, бежал таракан.

– Отец был сыт ею по горло. Нет, можешь мне поверить, он просто рвал и метал.

Сколько раз сам Винсент забирал и увозил ее, чтобы избежать скандала, потому что она могла вдруг появиться в холле роскошного отеля, где встречались министры. Она врывалась без стука на закрытые совещания, ухитрялась проникать на гала-вечеринки и везде поносила своего отца, пока ее силой не уводили прочь… сколько раз было такое! Уж не говоря о местах похуже, где ее находили пьяной в дым, вопящей, что она – Дженнифер Бреннен, дочь работорговца, шкурника, торгаша и мошенника, и что ее, Дженнифер Бреннен, можно трахнуть за двадцатку, в то время как ее отец за ту же цену трахает тысячи и тысячи людей, которые горбатятся на его предприятиях. Болти спрашивал меня, понимаю ли я, какая создалась обстановка, могу ли я себе представить, какую смуту сеяла эта девица везде, где бы ни появлялась.

Я кивнул. Вокруг нас начали вертеться женщины в возрасте; кто-то, сидевший у другого конца стойки, подмигивал мне, его руки, сжимавшие стакан, тряслись. Я смотрел на него невидящими глазами, думая об этой девушке, Дженнифер Бреннен, которая казалась мне такой славной, которая снабжала меня запасом спиртного, а также отсосала у меня пару-тройку раз, когда я чувствовал себя таким одиноким и никому не нужным; она по доброте душевной даже поболтала со мной, потратила на меня немного своего времени, при том, что жизнь у нее была такая сложная, такая бурная и, может быть, действительно невыносимая. Я не мог допустить, чтобы ее смерть осталась безнаказанной. Мне хотелось дать ей знать, что я тут.

Я улыбнулся Винсенту:

– Винсент, старина, надеюсь, ты понимаешь, что я должен проверить твое алиби.

Он тоже улыбнулся мне в ответ:

– Слушай, ты… Ты, похоже, ничуть не переменился. Всегда на посту!

– Заметь, меня интересует не столько тот, кто ее прикончил, сколько тот, кто заказал убийство. Но я должен делать свою работу, проверять факты, такое времяпровождение – не самая приятная сторона моего ремесла. Много писанины. К тому же за смехотворную плату.

– Я был у матери, представь себе.

– Тебе повезло, что у тебя еще жива мать.

Я записал его показания в блокнот и радовался, что настрочил еще несколько страниц, хотя, сказать по правде, не был уверен в том, что от этого будет какой-то толк. С точки зрения литературы, само собой. Но, в сущности, мне ведь это ничего не стоило. Хотел бы я знать, делал ли записи Джек Керуак.

– Почему ты не купишь диктофон? – осведомился Винсент.

– Диктофон? Ну хорошо, я скажу тебе, почему я не покупаю диктофон. Некоторые вещи не сочетаются с техникой. Некоторые вещи тем и хороши, что сопротивляются технике. Поверь мне.

Винсент тоже не изменился. Внешне – да, но на деле он оставался все тем же кретином, которого я когда-то сцапал на крыше, все тем же кретином, с которым я и потом часто встречался на своем пути, потому что в моей профессии то и дело натыкаешься на одни и те же рожи… Ты говоришь себе: «Смотри-ка, опять он!» И чувствуешь, что не молодеешь. Нет, Винсент, этот дурень, совсем не изменился. Он смотрел на меня пустым, ничего не выражающим взглядом.

– Ты не понимаешь, о чем я толкую, а, Винсент? Для тебя весь мир сводится к тому, что ты видишь, да? И как это переносишь?

Я закрыл блокнот, одарив старого знакомого улыбкой, и вдруг ощутил, как чья-то рука скользнула по моему заду.

Я резко обернулся и увидел рядом того, что мне подмигивал. У него были волосы цвета соломы, блестящий от пота лоб, маленькие, бесцветные глазки, нос, рот, острый подбородок, красные оттопыренные уши. Видок совершенно одурелый. Представляете себе, о чем я? Его легко можно было бы представить себе на ярмарке, в плаще с поднятым воротником на фоне ярко освещенных рекламных щитов и большого, сверкающего колеса обозрения. О таком невозможно сказать, убийца он или жертва. Попадались вам такие?

Я объяснил ему, что я гетеросексуал и некоторых прикосновений не переношу с юности.

– Я тоже так говорил, – протянул парень.

– Вы хотите нагнать на меня страху? Так?

– Эй, ты, педрила несчастный! Гомик поганый! А ну возвращайся в свой угол, педрила! – проворчал Винсент, обращаясь к парню. Тот сник и тихонько уселся у стойки бара.

Я обернулся к Винсенту:

– Тебе хоть когда-нибудь случалось проявить доброту? Бывает такое?

– А на кой?

– Ты любишь суши?

– Не очень.

Так он сказал. Разумеется, я бы предпочел, чтобы он любил суши. Всякий человек желает, чтобы из хаоса звуков родилась прозрачная мелодия, чтобы механизм заработал слаженно, чтобы все оказалось разом в одном мешке, который можно завязать веревкой, возблагодарив Господа за то, что он даровал нам все элементы головоломки, что удалось попасть в самую точку. Но такое встречается очень редко. Что-то всегда не укладывается в схему, ставит тебя в тупик. Вообще-то незачем тут особо беспокоиться, по крайней мере – в нашем мире с пошатнувшимися устоями.

Когда мы выходили из бара, тот, сидевший у стойки, схватил бутылку и разбил ее о голову Винсента. А я-то радовался, что день закончился! Что вот сейчас я толкну дверь, покину это заведение, где царит атмосфера порока, и нежное дыхание ночи коснется моего лица.

Так вот, час спустя я все еще был там. Мы сидели в опустевшем баре, дожидаясь «скорую помощь» и полицейский фургон, а по MTV показывали передачу про Бритни Спирс. Я не понимал, какой смысл натягивать узкие трусики поверх штанов, если у тебя и так рот в форме полового органа (может, из-за этого она и пела так плохо?) и вид совершеннейшей бляди. Винсент громко стонал на стуле, голова у него была в крови. Того придурка я приковал к трубе центрального отопления. Я чувствовал себя совершенно разбитым.