Арабская жена - Таня Валько

— Ты по-прежнему считаешь, что это была отличная игра, засранец? — с неподдельным удовлетворением говорю я, хватаю ребенка на руки и, вся в блевотине, бегу в спальню.

Среди ночи я просыпаюсь от собственного хрипа. Такого со мной никогда не бывало — разве что кто-то меня душит! В ужасе я пытаюсь открыть глаза, но они, будто засыпанные песком, нестерпимо болят, а распухшие веки будто склеены каким-то гноем. Не понимаю, в чем дело: я не могу проглотить слюну, а увеличившийся в размерах язык не пропускает воздух в горло; кажется, еще мгновение — и я задохнусь. Касаюсь собственных губ — они тоже ужасно распухли. В голове шумит все сильнее, у меня горит все тело, а не только лицо и руки, как накануне вечером. Я силюсь приподняться на локте и позвать на помощь, но голова кружится так, что я безвольно падаю на подушки. Ощущаю какие-то жгучие шишки у себя под мышками и в паху; прикасаюсь к ним — они с кулак величиной, горячие, твердые и невыносимо болят. Боже, что со мной, неужели я умру?! Меня охватывает ужас; сердце колотится, гулко отзываясь в грудной клетке, а пульс такой бешеный, что сейчас, кажется, лопнут сосуды. Бум, бум, бум! — содрогается все мое тело.

— Ахмед… — бормочу я тихо и невнятно. — Ахм… — Когда же он проснется?..

Что есть сил, а сил у меня сейчас немного, тяну его за рукав пижамы. Наконец он, заспанный, поворачивается ко мне и нетерпеливо высвобождает руку; через минуту, проснувшись окончательно, зажигает ночник и смотрит на меня вытаращенными глазами.

— Доротка, — шепчет он, склонившись надо мной, — что ты наделала!

Он выскакивает из постели и начинает бегать по комнате как сумасшедший. В состоянии стресса мужчины не способны мыслить логически; да и не только в состоянии стресса.

— В больницу, в больницу… — едва-едва бормочу я, но, слава богу, он прислушивается ко мне.

— Едем, едем! — кричит он, подхватив меня на руки и выбегая в темный коридор. — На помощь! На помощь! Да помогите же мне кто-нибудь! — вопит он во все горло.

Я вижу, как в комнатах зажигается свет, слышу хлопанье дверей и крики сбежавшихся людей. Затем все окутывает туман; я теряю ощущение собственного присутствия. Я больше не нервничаю, не чувствую собственного сердцебиения, слабею; кажется, я умираю.

Огни фонарей все чаще мелькают перед моими полузакрытыми глазами; вероятно, я лежу на заднем сиденье машины, колеса которой пронзительно скрежещут на поворотах. Этот звук, бьющий по ушам, — единственное, что до меня еще доходит.

Снова кто-то прикасается ко мне; у меня болит все тело, но боль какая-то тупая. Я слышу свой собственный стон.

— Фиса, фиса! — кричит незнакомая женщина прямо над моей головой.

Меня везут куда-то на металлической каталке, и ее холод проникает в каждую частичку моего воспаленного тела. И я дрожу; свет неоновых ламп режет глаза, вызывая обильные слезы.

— Барра![14] — Кого-то отогнали от меня, и надо мной склонилось еще одно незнакомое лицо. — В последний момент, надо же! Еще бы немного — и все! Чего вы медлили, черт подери?! Вы что, слепые?!

Похоже, со мной стряслось что-то скверное, но я спокойна — я уже попала в хорошие руки.

— Не бойся, — приятный голос обращается ко мне по-английски. — Тебе сделают три внутривенных укола. Больно не будет, но после одного из них тебе станет очень жарко, просто невыносимо жарко, — спокойно говорит врач, одновременно прокалывая кожу над моей веной.

Но мне кажется, что хуже моего теперешнего состояния ничего уже не может быть. Сознание постепенно возвращается. Возвращается и слух, только слезящиеся глаза еще не способны видеть нормально: вся комната будто в тумане и люди, передвигающиеся в ней, словно видения.

— Пора, — произносит мужской голос.

Что — пора? Внезапно меня охватывает огонь. Это не та горячка, которую, бывает, ощущают женщины во время менопаузы; нет, такого они бы не пережили. Я не могу дышать, сердце оглушительно барабанит где-то в горле, а в моих легких словно сочится кипяток. Я силюсь сорваться с кушетки, желая убежать от этих ужасных ощущений. Издаю неконтролируемый вопль.

— Спокойно! — кричит доктор и крепко, словно клещами, держит меня. — Дыши, глубоко дыши!

Кто-то лежит на моих дрожащих ногах, а врач хватает меня за талию и весом своего тела прижимает к зеленой простыне; в одной руке он до сих пор держит пустой шприц. Меня бьет ужасающая дрожь, которую я не могу унять. Представления не имею, дышу я сейчас или нет, бьется ли у меня сердце. Жар разливается по всему телу и холодным потом испаряется через кожу. Я потихоньку остываю. Возобновляется острота зрения. Я вижу бледного Ахмеда, который в пижаме стоит посреди кабинета, с ужасом закрыв руками рот. Хадиджа в домашнем халате, со сбившимся платком на голове и выглядывающими из-под него вьющимися волосами, кусая губы, присела на табурет в углу. Самире, кажется, стало плохо, и медсестра помогает ей подняться с пола.

— Я уже в порядке, — пересохшими губами шепчу я и облегченно вздыхаю. — Простите меня.

Пытаюсь улыбнуться, но это пока не слишком хорошо получается. Невольно опускаю голову на твердое изголовье кушетки.

— Ну и нагнала ты на нас страху, Блонди, — со слезами на глазах говорит Хадиджа, затем подходит ко мне и ласково гладит по слипшимся от пота волосам. Бледная Самира тихо всхлипывает.

— Господин доктор, что это было? — гневно спрашивает Ахмед. — Что это, черт побери, было?!

Он бьет себя руками по бедрам, как будто собирается устроить кому-то скандал, а то и поколотить. Как же он рассержен!

— Очевидно, у вашей жены аллергия на что-то, и сегодня она, должно быть, испытала на себе действие аллергена, — спокойно объясняет врач. — С вами раньше подобное бывало? — обращается он ко мне.

— Да что вы, никогда! — рьяно отрицаю я.

— Подумайте: не ужалило ли вас сегодня какое-нибудь насекомое? Даже укус маленькой мухи может вызвать такую реакцию. Что вы сегодня ели? К чему прикасались?

— Ну, отвечай же на вопрос! — нетерпеливо подгоняет меня Ахмед. Почему он так злится? Где же его внимательность, забота, любовь? Неужели я совершила что-то плохое? Мне грустно, очень грустно, и вот уже слезы ручьями текут из моих глаз.

Врач садится на край кушетки и заботливо берет мою холодную влажную руку.

— Сестра, принесите, пожалуйста, плед! Вам сейчас будет холодно, может появиться дрожь — весь яд будет выходить наружу через кожу. На ней могут выступить красные, даже багровые пятна, но вы их не расчесывайте. И ничего больше не бойтесь. — Он доброжелательно улыбается. — Вы живы, и это самое главное.

Я вижу, как Ахмед поворачивается ко мне спиной и пренебрежительно пожимает плечами. Самира подбегает ко мне и без единого слова обнимает за шею.

— Вы понемногу все вспомните, — продолжает доктор, — время у нас есть. Я все равно отпущу вас не ранее чем через час, а то и через два. — Эти слова, похоже, адресованы не столько мне, сколько обиженному на весь мир Ахмеду. — А сейчас, увы, я должен идти к другим больным. Если что-то пойдет не так, зовите меня. Медсестра дежурит в коридоре.