Моя бабушка - Лермонтов - Маша Трауб

Варжетхан собиралась создать отвар для головы, а не для нервов.

Гости из города приезжали и приезжали. Альбина готовила бесплатно. Алик бесплатно резал баранов и быка. Соседки помогали. Деньги, которые оставляли на подносе, мама велела отнести в редакцию и пустить на нужды села. Закончить то, что не успела бабушка.

Прошло девять дней, сорок дней. Через год, почти в те же дни, позвонила Альбина и сообщила, что умерла Варжетхан. Мама собралась и поехала. Она пришла в редакцию, где ее встретила заплаканная Офа. Она не смогла найти ни родных, ни близких гадалки. Никого. Ни одной сплетни не вспомнила. Никаких данных о ней вообще нет. Кого звать на похороны? Мама не удивилась.

– А деньги? – спросила она.

– Деньги есть, – ответила Офа. – Мария оставила распоряжение. Столько денег осталось, что на все хватит! Я всем позвонила! Но никто не хочет признавать, что Варжетхан помогла… забеременеть и родить.

– Не сердись, женщин можно понять, – успокоила секретаршу мама.

– А я не понимаю. Они шлют конверты с деньгами. Откупаются! Лучше бы приехали и показали пример – женщинам нужна помощь. Они могут излечиться! Моя сестра десять лет не могла забеременеть! А Варжетхан ей помогла.

– Она придет на похороны?

– Нет. Я с ней даже разговаривать не хочу. Она деньги прислала. Тут столько денег, я не знаю, что с ними делать!

– Моя мать тебя очень ценила. Распорядись деньгами так, как считаешь нужным. От ее имени, – сказала мама.

– Мария хотела в местную больницу новое оборудование, – сказала решительно Офа, – и в музыкальную школу новые инструменты.

– Вот и займись этим.

Варжетхан похоронили на местном мусульманском кладбище, про которое уже все забыли в советское время, что оно мусульманское, по соседству с бабушкой, как они – две подруги – и завещали. Мама свернула по тропинке и дошла до могилы бабушки. Она была убранной, ухоженной. Мама положила цветок пиона и, наконец, подняла глаза. Все хорошо – портрет, цитата Блока, а сверху звезда. Все как она хотела. Мама пошла по дорожке, но вдруг встала как вкопанная. Звезда. Мама вернулась к могиле и начала хохотать. Она смеялась до колик в животе. Прибежала Альбина, дежурившая неподалеку, которая пыталась понять, отчего у мамы начался такой приступ. Спросить было не у кого – Варжетхан только похоронили. Мама показывала на памятник бабушке, но Альбина не видела причин для смеха.

Мама поехала к Борису, продолжая корчиться от истеричного хохота.

Борис, лучший кузнец на весь район, выковал для памятника моей бабушке звезду Давида. Шестиконечную. И никто не обратил на это внимания. Бабушка имела в виду пятиконечную звезду, а Борис выковал то, что подсказывали его душа и сердце.

– Борис, дорогой, мама не была еврейкой, – хохотала мама.

– Кто знает, кто знает, – отвечал он.

– И что теперь делать? – спросила мама.

– Кроме тебя и меня, никто не знает про звезду Давида. Год простояла и еще простоит. Зачем менять?

– Мама хотела пятиконечную звезду. Советскую.

– Если ты захочешь, я переделаю. Или сделаю еще одну. Будет две звезды. Как ты хочешь?

– Не знаю. Мне уже все равно. Я больше сюда не приеду. Никогда. Не могу. Я умираю каждый раз.

– А твоя дочь?

– Она внучка своей бабушки. Ей все равно, какая будет звезда на памятнике.

Я приехала на могилу бабушки спустя много, слишком много лет. И увидела на памятнике две звезды – одна поменьше, звезда Давида, другая побольше – пятиконечная.

Почему я не приезжала раньше? Мама меня останавливала.

– Я хочу съездить на могилу бабушки, – говорила я.

– Нет, ты не можешь. У тебя нет мужа. Без мужа тебе туда ехать нельзя, – отвечала мама.

Я вышла замуж.

– Мама, я хочу поехать на могилу бабушки.

– Нет, тебе нельзя. У тебя нет детей. Ты не родила сына. Что подумают о твоей бабушке? – ахала мама.

Я родила сына.

– Мама, теперь я могу съездить на могилу бабушки?

– Конечно, нет. Скажут, что ты больная. Не можешь родить еще ребенка. Твоя бабушка была уважаемым человеком. Зачем ее позорить?

Я родила еще одного ребенка – девочку.

– Мама, теперь я могу поехать на могилу бабушки?

– Можешь, но зачем? – ответила мама и отключила телефон.

Она хотела, чтобы у меня был уголок счастья – мои воспоминания об этом селе, о бабушке – живой и счастливой.

Бабушке приходилось часто ездить не только по соседним селам, но и в город. Хотя у редакции был собственный «уазик» для нужд сотрудников, бабушка им пользовалась только в официальных поездках. Использовала в исключительных случаях. «Уазик», хоть и числился прикрепленным к редакции, никогда не простаивал – водитель Эльбрус возил по домам комбикорм, а бабушку Терезу в больницу, развозил гостей со свадьбы или с похорон. До города, где у главного редактора, естественно, было много друзей, она добиралась на рейсовом автобусе, который водил Коста. Именно в автобусе бабушка «набирала» материал для будущих репортажей – дорога занимала час, и за это время чего только не услышишь.

Коста очень радовался, когда вез такую уважаемую женщину, как Лермонтов, и всегда пытался усадить ее на переднее сиденье, хотя бабушка норовила сесть в конце салона, где случались самые интересные разговоры. Как они доезжали до города, было непонятно – Коста вел автобус спиной. Он поворачивался к бабушке, поскольку считал, что не может себе позволить сидеть к такой уважаемой женщине спиной. Поэтому сидел позвоночником к дороге. Слава богу, что автобус он мог вести хоть с завязанными глазами. И слава богу, что Косте все-таки приходилось жать на педали и переключать скорости, иначе он бы вообще встал и стоял. Бабушку Коста очень уважал, ведь она опубликовала в газете заметку о его деде, герое войны. И даже напечатала фотографию. Номер газеты в семье Косты хранили и доставали по случаю больших праздников и сборов всего семейного клана. Бабушка очень переживала за безопасность передвижения, учитывая тот факт, что водитель мало того, что сидел спиной к дороге, так еще и норовил привстать.

– Послушай, Коста, я – обычный пассажир, – уговаривала водителя бабушка, – если ты еще раз обернешься, больше на тебе не поеду! Обещаю!

Косту хватало минут на пять, не больше. Он молча вел автобус и смотрел на дорогу. Но потом опять поворачивался, чудом вписываясь в поворот серпантина.

– Коста, дорогой, я тебя прошу – смотри на дорогу. Я боюсь. Люди нервничают.

– Кто здесь нервничает? – вопрошал Коста салон, но все молчали. Водитель считался хозяином дороги и самого автобуса. Раз сел, значит, сиди и молчи.

– Коста, не гони, умоляю, – взывала к водителю бабушка, которую уже тошнило, – тут серпантин опасный. Ты же людей везешь. Я знаю, что ты умеешь ездить быстро. Или я напишу в газете, что ты самый ужасный водитель рейсового автобуса во всем районе!