Что забыла Алиса - Лиана Мориарти

Элизабет вошла в кухню – как будто это была самая обыкновенная кухня! – и вылила в раковину сок из стакана.

Алиса бросила сумку на пол. Ну невозможно же серьезно говорить о каком-то разводе! Как это можно – жить в таком доме и не блаженствовать?

– Не верю, – обратилась она к Элизабет. – Посмотри только! Я так и знала: на заднем окне белые ставни будут смотреться просто здорово. Ник хотел дерево. Хотя с плитками он победил. И я должна признать: он был прав. Да, и мы придумали, что делать с этим дурацким уголком! Все превосходно! Просто не знаю, что с этими шторами.

– Алиса, – произнесла Элизабет, – к тебе что, начала возвращаться память?

– О, а здесь что? Бассейн? Собственный бассейн во дворе? Так мы богаты, Либби? Как же так получилось? Мы в лотерею выиграли?

– Что ты говорила в больнице?

– Посмотри только, какой огромный телевизор! Точно экран в кинотеатре!

Она понимала, что несет чепуху, но никак не могла остановиться.

– Алиса… – сказала Элизабет.

У Алисы задрожали ноги. Она подошла к обитому коричневой кожей дивану (очень дорогому!), который стоял перед телевизором, и опустилась на него. Что-то укололо ногу. Она подняла с пола малюсенькую пластиковую игрушку – страшноватого вида человечек держал под мышкой ручной пулемет. Она осторожно положила его на журнальный столик.

Элизабет подошла, села рядом, протянула ей сложенный листок бумаги и спросила:

– Знаешь, от кого это?

Это была самодельная открытка с наклеенными блестками и карандашным рисунком женщины с опущенными уголками рта и повязкой на голове. Она открыла ее и прочла: «Мамочка, поправляйся скорей! Я тебя люблю. Оливия».

– От Оливии, конечно, – сказала Алиса, указав на подпись.

– А ты помнишь Оливию?

– Смутно…

Оливию она совсем не помнила, но ее существование, казалось, не вызывало сомнений.

– Так что же ты сказала в больнице?

– Сказала, что кое-что для меня как будто в тумане. – Алиса прижала руку к шишке на затылке. – Но я почти все ясно помню. Мне дали направление к неврологу и сказали, чтобы я обращалась к нему, если у меня будут серьезные проблемы. Сказали, что полностью поправлюсь где-то через неделю. Хотя мне кажется, я помню кое-что, так, с пятого на десятое.

– Пятое-десятое?

В дверь позвонили.

– Ой! – воскликнула Алиса. – Как красиво! Мне так не нравился наш старый звонок!

Элизабет подняла брови.

– Я открою… – сказала она и, замявшись, добавила: – Или, может быть, ты сама хочешь?

Алиса воззрилась на нее: почему бы Элизабет не открыть дверь?

– Да, конечно, открой.

Элизабет прошла в холл, Алиса положила голову на спинку дивана и закрыла глаза. Она старалась представить себе, как завтра вечером Ник привезет ей детей. Повинуясь естественному порыву, она должна была бы обнять его, как делала всегда, когда он приезжал после долгой отлучки. У нее было совершенно четкое ощущение, что они не виделись давным-давно, как будто он уезжал на несколько недель. Но что, если он будет стоять столбом и ничем ей не ответит? Или хуже того – мягко отстранит от себя? Или вообще оттолкнет? Нет, он ничего такого не сделает. И как только ей в голову это пришло?

И все дети будут здесь. Будут носиться кругами. Беситься, как самые обыкновенные дети.

Алиса шепотом назвала их по именам.

Мадисон…

Том…

Оливия…

А красивое имя – Оливия.

Нужно ли говорить им? «Извини, я помню твое лицо, вот только никак не соображу, кто ты». Но она, конечно, ничего такого не скажет. Для ребенка должно быть страшно узнать, что мать его совсем не помнит. Придется притворяться до тех пор, пока не вернется память, а она, конечно, вернется. И совсем скоро.

Надо говорить с ними как можно естественнее. Не тем наигранно-веселым голосом, каким обычно говорят с детьми. Дети ведь не дураки. Они всех насквозь видят. Ох… О чем с ними говорить? Оказалось, что это даже труднее, чем придумывать темы для разговоров на страшных для нее вечеринках в компании, где работал Ник.

В холле послышались голоса.

Вошли Элизабет и мужчина, который толкал перед собой тележку с тремя картонными коробками.

– Стаканы, похоже, – сказала Элизабет. – Для сегодняшнего вечера.

– Куда ставить будем? – буркнул мужчина.

– Э-э… – протянула Алиса. Для сегодняшнего вечера?

– Здесь оставляйте, в кухне, – скомандовала Элизабет.

– Распишитесь тут. – Мужчина поставил ящики на столешницу.

Элизабет вздохнула. Он оторвал листок, передал ей, быстрым взглядом окинул кухню и заметил:

– Неплохо.

– Спасибо! – лучезарно улыбнулась Алиса.

– Доставка алкоголя! – крикнули из холла.

– Алиса, – произнесла Элизабет, – ты, по-моему, не помнишь, что сегодня у тебя вечер.

В месте они начали рыться в ежедневнике Алисы.

– «Коктейль, детский сад, – прочла вслух Алиса. – Семь часов». Что это значит?

– Я бы сказала, это значит: все родители из группы Оливии.

– И у меня? Но почему у меня?

– Думаю, потому, что это уже много раз у тебя было.

– Думаешь? Ты что, не знаешь? Ты, значит, на них не ходишь?

– Нет, конечно. Это же школьные дела. Матери приедут. А я не мать.

– Не мать? – Алиса подняла глаза от ежедневника.

Ей показалось, что Элизабет вздрогнула.

– Нет. В этом мне не повезло. Ну, так что же ты будешь делать с этим вечером?

Но Алису вечер совершенно не волновал. Никаких коктейлей для детского сада она не собиралась организовывать.

– Расскажи же мне, что случилось? – обратилась она к сестре. – Расскажи, пожалуйста! После того выкидыша ты еще пробовала забеременеть?

Элизабет отвела глаза.

Клевые заметки классной прабабушки!

Комментарий ДорисизДалласа о том, что не нужно писать слова «дочь» и «внучка» в кавычках, заставил меня задуматься.

Она во многом права. Барб – это моя дочь. Элизабет с Алисой – внучки.

Когда у Барб умер муж, это изменило и мою судьбу. При его жизни это была приятная молодая пара, жившая по соседству. Отец был симпатичный человек в очках, по профессии электрик. Он часто помогал мне выносить мусор. Дочери от него были просто без ума. Как сейчас помню: они бегут по дорожке встречать отца с работы и на голове у них подпрыгивают хвостики.