Ярополк - Владислав Бахревский

– Я этого проклятого вина во всю мою жизнь в рот не возьму, – сказал им Святослав.

К нему уже шли с кувшином воды и с тазом. Умылся. Утерся.

– Платье бы поменять, – предложил спальник.

– Грязное? – спросил князь.

– Дорожное.

– Неси что у тебя есть.

Подали византийские шелка, парчу, бархат.

– Мое несите! Из моего терема! Пока так обойдусь.

Заглянул в тронную светлицу, а там бояре, воеводы, дворцовая челядь. Упали перед князем на колени.

Постоял, посмотрел. Прошел через светлицу. Сел на золотой стул.

Самый родовитый из бояр, Вышата, сказал с поклоном:

– Дозволь, великий князь, к руке твоей подойти?

– Зачем Киеву царьградские порядки? Меч целуйте! Мечу клянитесь. Меч кривую совесть быстро лечит.

Церемония получилась долгая, но только после окончания целования меча ему сказали:

– Тебя, князь, народ ждет.

Запламенел щеками от гнева, никого, однако, не попрекнул. Пошел из дворца. Дружинники подняли князя на щитах. Понесли через толпу, и он говорил время от времени:

– Послужу вам верой и правдой! И вы мне послужите!

Летели вверх шапки:

– Будь здрав, князь, на многие лета!

Воины принесли Святослава на гору, где стоял идол Дажбога, от которого ждали всякого благополучия.

Жрецы вытерли из дерева священный огонь. Князь запалил от того огня факел и осенял огнем воинов, которые прошли перед Дажбогом и князем, и каждый положил на холм свой щит и свой меч, а у кого не было меча – копье, лук, стрелу.

И прошли все горожане, и каждый что-то принес от рукоделия своего, от своего достояния, чтобы получить великое благословение в великий час. Жрецы воскурили фимиам, принесли Дажбогу жертвы. И наконец две дюжины непорочных пшеничноголовых дев, в золотистых, до земли, ферязях, принесли огромный каравай. Поставили перед Дажбогом. Румяная корочка поднялась, лопнула, как яйцо, и жрец, сидевший в каравае, крикнул:

– Видите меня, люди?!

– Не видим! – ответили ему.

– Да пошлет Дажбог урожай видимый-невидимый! Да будет княжение князя Святослава свет Игоревича благословенным, долгим! А мы будет счастливы его княжеским счастьем.

Спели люди славу Дажбогу. И тут раздались звуки труб. Через толпу прошли в позлащенных доспехах семеро витязей. Принесли священный меч вещего Олега.

Жрецы пустили огромную змею. Витязи пронзили ее, пригвоздив к священной пяди киевской земли.

Змея вилась вокруг меча, била хвостом, но не могла поколебать оружия.

Жрецы облачили князя в пурпурный плащ, сняли с него простые сапоги, обули в пурпурные, на голову возложили золотой венец и подвели к мечу.

– Вот он я! – обняв десницей рукоять, крикнул молодой князь невидимым богам, пришедшим вкусить щедрого дыма жертвенников. – Имя мое – Святослав, сын Игоря, внук Рюрика! Вот он я, пращуры, стою на вашей земле, вашей кровью, вашим потом политой! Клянусь священным мечом вещего князя Олега оборонить города и веси, леса, пашни, пастбища, дальние пределы – от нашествий, от набегов, от всякого врага и посягателя. Клянусь раздвигать рубежи княжества, сколь хватит силы. А коли побегу от врага, да будет тот проклятый день поруганием моему имени. Да рассечет меня священный меч за измену земле и народу на множество частей.

Жрецы принесли три больших корзины с тремя дюжинами петухов. Рыжих, черных, белых. Петухам секли головы и кропили кровью княжеский меч.

Пир устроили на громадном кургане князя Олега. На пиру Святослав улучил наконец минуту и спросил Вышату:

– Где мать моя? Где великая княгиня?

– Ушла по весям, – ответил боярин. – Тремя обозами через трое ворот. В какую сторону, теперь только гадать.

– Все-то у нее с премудростью, – проворчал Святослав и предался радостям пира. Хмельного, однако, даже не пригубил.

Пир вышел славный и вещий, увенчанный небывалой силы грозой. Молнии падали прямые, как мечи. От громовых ударов дома подпрыгивали, и добрую половину ночи не было тьмы, ибо свет на облаках не успевал погасать. А потом грянула тишина, и среди этой тишины на весь Киев по-зимнему завыли волки. Но зато и заря полыхала утром от края до края, словно бы восход догнал закат и оба слились в один.

В первый же день княжеских буден Святославу показали казну. К удивлению, сберегатель сокровищницы Путята Потаенович привел князя не в дворцовые подвалы, а в десятинную церковь. Под этой церковью у княгини Ольги был сделан ход в хранилище, где во льду на случай осады держали запас коровьих и бараньих туш. Дверь в сокровищницу оказалась от стены неразличимой. Путята неприметным образом поколдовал, каменная плита отошла, и они переступили порог холодного подземелья.

– Вот она, твоя пушная казна, – сказал Путята Потаенович, зажигая светильники.

В деревянных ларях лежали собольи шубы, шапки, пологи, шкурки. Куньи меха, бобровые. Много выдры, много белок, горностая.

– А эти два ларя с черными лисами, – показал сберегатель казны. – Большая редкость. От буртасов привозят.

– От буртасов, – обрадовался Святослав.

В следующей палате стояли греческие амфоры и всякого рода горшки, наполненные серебряными монетами, фибулами, гривнами, браслетами. На полках лежали оправленные в серебро и золото рога туров, дорогое оружие, сосуды, блюда с драгоценными камнями.

Комора была невелика. Сажень на сажень.

Путята Потаенович зорко глядел на молодого князя.

– Меха можно тратить. Не вечны. Но сия палата – только принимает. Отсюда казне хода нет. Всякий князь обязан прибавить. И более всех прибавила твоя матушка, великая благочестивая княгиня Ольга.

Святослав молчал. Ни к чему не притронулся. Ничему не обрадовался. Посмотрел и пошел прочь, изумив сберегателя. Премудрый Путята Потаенович, привыкший к иному, к благоговейному хождению по сокровищнице, даже подосадовал на себя: не показал князю еще одну заветную кладовую. Может, изумрудами да янтарями пронял бы пустоглядящего. Ворчал:

– Пусть сначала принесет, прибавит. Молод все тайны знать.

И, качая головой, призадумался.

Святослав же поспешил в палату для суда, для срочных дел. Князя многие ждали.

Сначала принял простолюдье. Семеро крепких рослых мужей из-под Изборска поднесли князю огромную медвежью шкуру, с башкой, с когтями, дюжину волчьих тулупов, а потом ударили челом:

– Дозволь сжечь часть леса в нашем краю. Промышляли мы охотой, но зверь ушел после больших пожаров. Лес теперь не лес… Хотим хлеб сеять, хлебом кормиться.

– Хлеб сеять хорошо, а жечь попусту лес – плохо, – сказал Святослав. – Добрые деревья срубите, поставьте себе крепкие большие избы, чтоб жили не теснясь, а уж остальное жгите.