След лисицы на камнях - Елена Михалкова

– Ответственно пацан подошел к делу… – пробормотал Сергей.

– Иван клялся, что невиновен. Якобы он в компании какого-то ребенка бродил в это время по лесу и искал птичьи гнезда. У него увлечение такое было, яйца собирать. А Леонида он действительно напоил, только они не ссорились, а мирились. По дороге парнишка уснул, и Худяков легкомысленно решил оставить его в бакшаевском сарае, зная, что, кроме Веры, никого нет дома.

– Алиби подтвердилось?

– Нет. Ребенок сказал, что они, конечно, время от времени действительно устраивали совместные вылазки, но только не в тот день. На основании его слов и показаний Веры Ивана осудили. Худякова абсолютно уверена, что он невиновен.

– А кто тогда виновен?

– Она понятия не имеет. У нее нет ни одной версии.

* * *

На следующее утро решили разделиться: Бабкин отправился на обход свидетелей, чтобы выявить тех, кто мог иметь отношение к исчезновению Бакшаевой, а Макар, как он выразился, пошел по старухам.

Он уже упустил один раз важную деталь, которая меняла весь расклад, и не собирался повторять эту ошибку.

Илюшин хотел разузнать, что за человек погиб на болоте.

Он столкнулся с неожиданным препятствием. Старожилов, помнящих события двадцатипятилетней давности, осталось не так много, и те, на кого он особенно рассчитывал, сразу выбыли из его списка.

– В девяностом я отсюда уехала, – сказала Капитолина. – Мать хворала, я к ней отпросилась. Думала – на неделю, оказалось – без малого на год. Она была совсем плоха. Никто, кроме меня, за ней ходить не хотел, да и сам подумай – зачем невесткам такая обуза?

Илюшин вздохнул и отправился к Худяковой.

– Не помню я, Макар, – призналась Нина Ивановна. – Утопленник был не из наших и даже, кажется, не из Уржихи. Да и какой утопленник, если тела не нашли. А может, и путаю я… – она задумалась, взгляд сделался отрешенным. – Что-то вспоминается, но тебе ведь факты нужны? А у меня какие-то… – она описала рукой круг.

– Какие-то – что?

– Тени. Ощущения. Нет, не могу описать.

– Нина Ивановна, попытайтесь, пожалуйста, – взмолился Макар. – Я уже десять человек опросил. Все тоже вот эдак рукой машут, а сказать им нечего. Как такое вообще может быть? Этот утопленник – ваша легенда! Народное достояние!

Худякова усмехнулась:

– Потому и может, что легенда. За легендами редко когда помнят живых людей.

– Хорошо, а что гласит легенда?

– Гласит! Слова-то какие подбираешь… Да, в общем, ничего такого она и не гласит. Ну, есть болото, ходить туда нельзя, ни за грибами, ни за ягодами, ни за белым мхом. Вот и вся история.

Макар разочарованно вздохнул. Все это он уже слышал.

– Вы все-таки попробуйте вспомнить, Нина Ивановна… Любые детали, даже самые пустяковые.

– Попытаюсь… – без особой надежды пообещала старуха.

Илюшин направился к следующему дому. Он подозревал, что вскоре их с Бабкиным начнут гнать со дворов как попрошаек. Собственно, этим они и занимаются: выпрашивают чужие воспоминания.

– Макар! – окликнула Худякова.

Он обернулся.

– Я вот что сообразила: Лариса может тебе помочь.

– Яковлева? – удивился Илюшин.

– Человек, который погиб, то ли родственник ей, то ли знакомый… Точно! Бориса Ефимовича родня, вот он кто. Яковлевы должны были наверняка знать, что с ним случилось.

– Да вы, Нина Ивановна, шутите, – мрачно сказал Илюшин. – Один Яковлев в могиле, другая в беспамятстве.

– Ну извини, – Худякова развела руками. – Здесь даже про судьбу моего Ивана не все помнят, хотя он свой, родился и вырос в Камышовке. А про чужого мужика и говорить нечего.

«Про судьбу своего Ивана ты, допустим, лукавишь, – думал Илюшин, идя мимо горниста и не замечая, как его провожает взглядом Татьяна Маркелова. – Но я-то отчего так прицепился к этому покойнику? Потому и не помнят, что самое обыденное дело: пошел пьяница в лес и утонул. Что за пьяница, совершенно не важно, и нечего о нем говорить. То ли дело болото! Для него это красивая строчка в резюме. «Особые достижения: в девяносто первом засосало колхозника».

Он засмеялся, испугав тихого сгорбившегося деда, плетущегося с авоськой в сторону магазина.

– Дедушка, закрыто сегодня, – сказал Макар.

– А?

– Закрыто, говорю! Магазин закрыт!

– Чего?

– Продавщица заболела!

– Как?

– МАГАЗИН НЕ РАБОТАЕТ! – заорал Илюшин.

– Да что ж такое, – огорчился старикан. – Ну!…! И мать…!

Облегчив таким образом душу, он улиточным шагом потащился обратно.

– Дедушка! – позвал Макар.

– А?

– Вы помните, человек в болоте утонул?

– Чего?

– Человек! Утонул! Много лет назад!

– Где?

– В болоте!

– Где?!

– В БОЛОТЕ!

К окнам двух домов, стоящих друг напротив друга, одновременно приникли изнутри сморщенные личики. Старушки с осуждением смотрели на Макара. Одна погрозила ему пальцем и зашевелила губами; ее примеру последовала вторая, и при виде этой двойной пантомимы Илюшину стало смешно. Старушки гневно выговаривали ему из-за стекла. Макару пришло в голову, что эта картина – квинтэссенция нынешнего расследования: люди, отделенные от него непреодолимым барьером, что-то рассказывают, но он не слышит их голосов. А те, с кем пытается поговорить он, не слышат его.

– Дедушка, вы что-нибудь знаете про мужика, который в болоте утонул? – устало спросил он, не напрягая больше голос.

Старик окинул его на удивление осмысленным взглядом:

– Гнать их в шею, вертихвосток!

И убрел, волоча по снегу авоську, оставлявшую едва заметную полосу.

«Так, – сказал себе Илюшин. – Соберись, тряпка. Выбора нет: надо идти к Яковлевой».

И пошел, ориентируясь на путеводный авоськовый след.

* * *

Если бы Ларису Яковлеву спросили, что она больше всего не любит, Лариса бы ответила: время.

У других как-то получалось с ним договариваться. День прошел – и к их собственной жизни день прибавился. Так объяснила однажды Худякова, и в изложении Нины все звучало просто и логично. Яковлевой стало завидно до слез.

Ее жизнь в какой-то момент отлепилась от общего времени. Лариса даже примерно могла сказать, когда это случилось: вскоре после того, как похоронили Борю.

В тот день она сварила пшенную кашу с тыквой и накрыла на стол. Для себя одной, конечно. Отошла к раковине, обернулась… И вдруг все ее существо, словно бабочку булавкой, пронзило ощущение неестественности происходящего. Единственная тарелка на скатерти, одна из двух парных, унаследованных от свекрови, обернулась чем-то вопиюще немыслимым, и от невозможности ее существования мир рассыпался в крошки.