Превратности судьбы - Виктор Мишин

«Здравствуй, скиталец по времени!» – внезапно в голове пролетела мысль.

«Привет!» – не нашел я ничего лучше, как мысленно произнести именно эту фразу.

«Тебе понравилось в выбранном времени?»

«А что, не видно?» – ехидно заметил я.

«Хочешь назад?» – Вот это вопросец. Интересно, это что, тот, кто меня и засунул сюда?

«Ты кто?»

«Да я, как ты уже догадался, и “засунул” тебя в это время».

«Так кто ты?»

«Зачем тебе это?»

«Не знаю», – честно признался я.

«Так хочешь ли обратно?»

«А я разве не там?»

«Уже нет, ты умер».

«Как это, я же чувствовал все?»

«Сейчас ведь уже не чувствуешь?» – И то правда, я вообще ничего не ощущаю.

«Ага».

«Так что?»

«Назад хочу, вот только…»

«Что именно?»

«Да воевать надоело, устал», – честно признался я.

«Я так и подумал, Что же, я верну тебя обратно, живым, но…»

«Что-то мне это “но” не нравится».

«Легко не будет, меняй свою жизнь, на войне тебе места нет».

«Хорошо», – неуверенно ответил я.

Навалившаяся внезапно тяжесть и духота мешали дышать. Я быстро осознал, что «вернулся». Кто это был, с какого такого перепуга он мне предлагает переселения? Черт, как же тяжело!!!

«Завалило», – промелькнула мысль, даже пронеслась, и мозг уже начал отключаться, передавая эстафету инстинктам. Нервно дергаясь, стараясь всеми силами заткнуть панику, я старался выбраться. Дышать было все сложнее, земля забивалась и в рот, и в нос, и вообще везде. Страх? Да не сказал бы, что это был страх. Была паника, и где-то на грани сознания я понимал, что паника не помощник, нужно собраться, но как? Спустя, кажется, целую вечность, я вдруг почувствовал, что голову перестало сжимать и давить. Попытавшись открыть глаза, понял, что их залепило. Боль резала так, что паника только усиливалась. Осложняла все невозможность протереть забитые грязью глаза. Руки были где-то вдоль тела. Но раз я не умер до сих пор, значит, действительно голова уже снаружи, и я, даже не сообразив сразу, что делаю, вовсю отплевывался. Через какое-то время вернулся слух. Дрожание земли не ощущалось, но грохот вокруг стоял серьезный. Все еще вертясь как уж на сковородке, я наконец выдернул одну руку. Лихорадочно работая пальцами, я продрал глаза. Они болели, но сквозь белесую пленку я, наконец, начал хоть что-то видеть. Сразу как по приказу начала униматься паника. Живой! Живой и даже не ранен, просто обездвижен, будучи заваленным. Сбивая в кровь пальцы, я все быстрее и быстрее копал одной рукой рыхлую, но тяжелую землю. Уже через пару минут смог выдернуть и вторую. Дальше пошло уже быстрее, к тому же глаза видели все лучше, только пленка мешала, но боль уже уходила. Откопал я себя до пояса, когда ко мне подскочили наши ребята. Как оказалось, пехота пошла вперед, за отступающими немцами, вот и наткнулись на меня.

– Мужики, соседняя ячейка, соседняя ячейка, – причитал я, не в силах сказать что-то еще. Как-то на подсознании я уже перестал волноваться, меня вытащили, но ребятам моим тоже нужна помощь. Черт, Петька! – Мой напарник, где он? – продолжал орать я.

– Старшина, не ори, копают ребята, копают, сколько вас здесь было? – кто-то стоял надо мной и приводил меня в чувство.

– Снайперская группа, восемь человек, точнее, шесть, двое погибли. Пехота стояла чуть в стороне, мы в авангарде были.

– Ясно, ребята откопали четверых, ты пятый, ищут последнего. – Меня это немного успокоило, но тут же появилась другая опасность.

– Живы?

– Трое, одного на траки «намотало», – говоривший со мной едва сдерживался, чтобы не зарыдать. У меня же слезы хлынули сами по себе.

– Брат, Петруха, – зарычал я и дернулся, пытаясь встать. Продолжая орать, я не сразу понял, что меня скрутили и удерживают явно не две руки. А через мгновение я услышал голос. Господи, да это голос моего братишки!

– Командир, командир, я живой, – причитал надо мной друг, а я все продолжал орать.

Как все закончилось, я уже не помню. Пришел в себя в землянке, лежа на спине. Рывком придя в сознание, я сел и попытался осмотреться. Глаза отозвались знакомой резью и слабой болью. Вокруг было темно.

– Старшина, лежи спокойно, сейчас сестричка придет, – вдруг произнес кто-то рядом. Перестав паниковать, откинулся на лежанку.

«Черт, где я, что со мной? Неужели я зрение потерял?» – вопросы проносились в голове со скоростью пулеметной очереди. Что там говорил этот голос в голове, на войне мне места нет? Блин, а что со зрением-то? «Как же я без глаз-то, что мне теперь делать?» – Только сейчас до меня начало доходить, что – ВСЕ! Похоже, я навоевался, как мне и сказали.

«Как жить-то? В незнакомом мире я только и мог, что рассчитывать на службу в армии, а теперь? Кому нужен калека, пусть и только незрячий?» Вырвали меня из размышлений мягкие и легкие прикосновения. Кто-то протирал мне лоб чем-то мягким и мокрым.

– Родненький, ну, не плачь, а то я уже не могу! – расслышал я сквозь собственные мысли и страхи. Даже не осознавал, что, оказывается, рыдаю. Жалко себя-то, что бы вокруг ни происходило, но своя-то шкурка всегда дорога. А рыдал я от осознания перспективы быть списанным из армии по потере зрения.

– Сестренка?

– Да, родненький, потерпи еще немного, я тебе глаза протру.

– Так я же не вижу все равно, чего их протирать?

– Доктор говорит, что зрение может вернуться. Главное, прочистили все хорошо, не переживай! – И меня успокоила ее речь. Раз доктор смотрел, значит, все не так безнадежно, как я себе уже «разрисовал», значит, будем жить!

В санбате я провел почти неделю. Один глаз видел расплывчато, второй… второй пока не хотел вообще никак. Здесь, в санбате встретились всем нашим отрядом горе-снайперов. Петро был жив, только руку ему всерьез поломало. Танк, оказалось, проехал прямо между нашими ячейками и обвалил стенки наших недоокопов. Петя попытался в это время подтянуть к себе винтовку, но танк «наступил» на нее, вот винтовкой ему руку и переломало. Было два открытых перелома, ниже и выше локтя. Руку собирали по частям, напарник тоже, как и я, рыдает по ночам, переживая, что теперь его комиссуют. Правая рука у друга, левый глаз у меня. У остальных ребят, кто выжил, конечно, в основном ушибы и царапины, ну и пара переломов, но полегче, чем у моего братана. Так и лежали мы почти неделю все вместе и потихоньку выли. Когда меня отпустили из медсанбата, как оказалось, не только из него, но и вообще из армии, я расстроился не особо. За неделю передумал много чего, поэтому известие о демобилизации принял вполне спокойно. Уже обдумав, что надо начинать очередную новую жизнь. Оба моих друга, командир роты Нечаев и комбат Смолин, долго жали руки и пытались зачем-то оправдываться, оборвал их на полуслове: