Сталинградская метель - Владимир Панин

С его слов, находившиеся в деревне Гнездилово немцы под покровом темноты оставили свои опорные пункты обороны и скрытно ушли на запад. При этом, по словам перебежчика, они взяли с собой не только весь свой походный скарб, но и все, что только можно было взять из деревни в качестве трофея. Начиная хомутами и кончая жестяными корытами.

Убедившись, что никого из немцев в деревне не осталось, дед решил незамедлительно сообщить об этом советскому командованию. Благо деревня находилась в прифронтовой полосе, а через окружавшие её болота он знал тайную тропочку. И, срезав сразу целых двенадцать километров, он оказался в расположении полка Селиванова.

Здесь он попал в руки поднятому со сна и потому злому представителю особого отдела младшему лейтенанту государственной безопасности Пивоварову, который моментально заподозрил в перебежчике немецкого шпиона и провокатора.

На предложение рассказать его действительную фамилию, звание и правду о цели заброски дед, недолго думая, послал особиста по всем известному адресу. Неизвестно, чем бы это все кончилось, но в дело вмешался начальник полковой разведки майор Марков. Он уговорил Пивоварова отправить деда в штаб полка, на что особист согласился и отправился досыпать прерванный сон.

– Да какой я шпион?! Я почетный стахановец! Меня вся деревня, весь район знают! – возмущался дед, зло сжимая кулаки с набухшими венами, направляясь в штаб полка. – Какой я ему Вильгельм Шнапс?! Собирает ерунду всякую!

– Значит, говоришь, тихо немцы ушли, – перевел тему беседы Марков. – Что-то на них это не похоже.

– Не похоже, – передразнил его колхозник. – Да подпалить нас хотели ироды, но, видно, побоялись, что огонь в ночи выдаст их уход. Зато пограбили знатно. Так обирают, когда больше возвращаться не собираются. У Лявонихи чугунок с картошкой и бидон с капустой забрали, собаки.

Все это и многое другое дед рассказал Селиванову, который сразу отмел все подозрения младшего лейтенанта Пивоварова в отношении его ночного гостя. Сам выходец из деревенской глубинки, он быстро определил, что перед ним настоящий крестьянин, а не переодетый немецкий шпион.

Теперь оставалось дело за малым, установить, действительно ли немцы скрытно отступили со своих позиций или это была с их стороны какая-то хитрая игра, призванная обмануть и нанести урон противостоящим им советским войскам. За время войны такое часто случалось, и нужно было действовать предельно осторожно, но вместе с этим проявлять разумную инициативу. Отступающий враг – очень заманчивая цель, ибо его походную колонну можно хорошо пощипать. Это хорошо понимал Селиванов, и это хорошо понимал и Любавин.

Зажав плечом трубку телефона и слушая доводы командира полка, он свободной рукой раскладывал карту и в тусклом свете керосинки оценивал обстановку.

– Понимаешь, Василий Алексеевич, судя по всему, дед правду говорит. Уходят немцы со своих позиций, и уходят основательно. Негде им тут нам каверзу или ловушку подстроить. Я уже все и так и эдак пересмотрел и передумал, уходят, – уверенно заявил Селиванов и выжидательно замолчал, ожидая ответной реакции со стороны Любавина.

– Отводят войска в связи с нашими успехами на юге. На это ты намекаешь?

– Так точно. Сокращают позиции для создания прочной обороны. Именно так они объясняли свое отступление от Москвы прошлой зимой, теперь история видно повторяется.

– Может, и так, – неторопливо произнес Любавин, – а может, и нет. Мы с тобой только маленький кусочек общей картины видим со своей кочки.

– Что предлагаешь делать, подождать утра? Но тогда немец далеко уйдет и успеет крепкий заслон на дороге выставить. А вот если сейчас ударить, то, думаю, Ломню захватить можно будет.

– Ломню, – презрительно передразнил Любавин собеседника. – Мелко плаваете, товарищ комполка. Если бить так наотмашь, то не Ломню, а Гжатск освобождать надо.

– Ох ты, Гжатск. Широко шагаешь, – ответил Селиванов, потом нервно крякнул в трубку и задал главный вопрос, ради которого, собственного говоря, он и звонил: – Комдиву докладывать сейчас будешь или утра подождешь?

– Сейчас. Сейчас, змей-искуситель. Знаешь же, что не засну.

– Знаю, за что тебя и любим, Василий Алексеевич.

– Ты военврача своего люби, а меня цени и уважай, – подпустил Селиванову острую шпильку Любавин. – Ладно, пошли разведку проверить полученные сведения, а сам сиди, жди результата переговоров.

Как и предполагал подполковник, поднятый с постели комдив без особой радости отнесся к новости об отступлении немцев.

– На провокацию похоже, – безапелляционно заявил начштабу Кузьмичев. – Пусть Селиванов разведку отправит, пусть они все уточнят, проверят. Тогда и будем принимать решение. Только тогда будем звонить в армию, и не раньше.

Последними словами Кузьмичев как бы отсекал всю возможную инициативу Любавина в этом вопросе. Комдив хорошо знал своего начальника штаба и стремился держать его в ежовых рукавицах.

– Да отправил он уже разведку, товарищ генерал. Вот сижу, жду результата.

– Вот правильно, сиди и жди, а как получишь, перезвонишь, – комдив собирался закончить разговор, но Любавин не дал ему этого сделать.

– Далеко уйдут немцы, пока суд да дело, а так… – с притворной многозначимой грустью вздохнул подполковник.

– Что так?! Что ты предлагаешь делать?! Бросать дивизию неизвестно куда и против кого?! – предсказуемо отреагировал генерал. – И не думай, умник! Пока все точно не узнаем и не получим одобрения сверху, дивизия шагу не сделает! Понял?!

– Понять-то я понял, – согласился с комдивом Любавин, – да только я тут подумал, что, если немцы действительно отступают и мы им вслед ударим, то и Гжатск можно освободить. Соседи не смогли, а у нас получится.

– Какой Гжатск?! Ты хоть знаешь, какая там оборона?! Зубы сломаешь без хорошей артподготовки и танковой поддержки!

– Так это если в лоб атаковать и если немец в обороне сидит. А вот если немцу во фланг ударить, да тем более если он войска отводит, хорошая каша получиться может.

– В голове у тебя каша! – грозно рявкнула трубка. – Заруби себе на носу, никуда мы без приказа из армии наступать не будем!

– Да ясное дело, что не будем, – вновь согласился с генералом Любавин, позволил ему вздохнуть полной грудью, а затем добавил: – Но провести разведку боем Селиванов может. Ведь Гжатск на кону.

И вновь град междометий обрушился на голову начштаба, не дающего спать высокому начальству. Генерал гневался, но, подобно опытному рыболову, Любавин почувствовал, что зацепил Кузьмичева Гжатском, и терпеливо ждал, не торопя события.

Комдив бурно говорил все, что он думает о Любавине и Селиванове, но его энергия быстро иссякла, и, обессилив, он произнес:

– Провести разведку боем можно, но только после получения подтверждения разведданных об отступлении немцев и под твою и Селиванова личную ответственность. Ясно?! – мстительно уточнил генерал, но именно этого и добивался Любавин.