Снежное сердце - Людмила Толмачева

– Ученицей девятого класса она приходила к нам, помогала оформлять стенды. Она ведь на историческом училась?

– Да. Закончила истфак педагогического, работала в областном архиве.

– Ну вот. Отлично ее помню. Вы очень похожи. Такая же хрупкая. Но это, как я понимаю, только с виду. По-моему, характера вам не занимать.

– Вы знаете, в душе я трусиха. Но принципиальная.

– Это как раз очень хорошее качество. Принципиальная трусиха в переводе на русский означает, что у вас есть совесть. И при этом не боитесь плыть против течения.

– По-моему, чересчур лестная характеристика. Иногда я убегаю от трудностей. Просто начинаю жизнь с нуля.

– Хм! На это не каждый отважиться. Вот я, например, сколько мечтала порвать с этим городишкой, уехать в столицу, начать интересную жизнь. И что? Так и просидела мухомором в этой глуши. Даже замуж не вышла.

– А может, бог специально держит вас на этом месте? Представьте такую картину – вы уехали, все руководители-временщики тихонько слиняли, и музей остался без присмотра. Приходи и забирай, кому что вздумается. В один миг от бесценных экспонатов остались бы рожки да ножки.

– Ой! А вы правы… – согласилась старая женщина и благодарно взглянула на своего директора кроткими выцветшими глазами.

– Мне без вас не обойтись, Аграфена Спиридоновна. Знаете что? Сочините в вольном стиле докладную записку про все музейные проблемы. А я со своей стороны изобрету какой-нибудь креатив. Потом мы объединим наши усилия и пойдем в мэрию. Ну как, согласны?

– Надо попытаться. Авось, да получится.

Дана попрощалась с сотрудницей и побежала на вторую работу. Надо срочно составлять новое расписание. Она уже придумала, с чего начнет.

В вестибюле школы разговаривали две женщины. Одна по виду уборщица, другая работала в бухгалтерии. Дана, поздоровавшись, прошла мимо, но задержалась возле расписания занятий. Во многих местах оно было исправлено красными и зелеными чернилами, а кое-где заклеено полосками бумаги.

– Что будет с мальчонкой, ума не приложу! – услышала Дана за своей спиной голос уборщицы.

– А что будет? – переспросила бухгалтер. – Одна дорога – в детдом. Родственников-то нет. Да и были бы, что толку? Кто нынче на себя такую обузу возьмет?

– А бабуля-то его, так и не просыхает? Не слыхали?

– А чего ждать от алкашихи? Она ведь давно запойная. Дочь-то, покойница, сколько лет ее уговаривала, мол, давай лечиться. Да где там? Женский алкоголизм самый тяжелый.

– И то верно, – вздохнула уборщица и загремела ведром. – Ладно, пойду мыть. Ох, как не люблю я осень! Сплошная грязь. Не намоешься!

Что ей этот случайно подслушанный разговор? Но в душе остался осадок. О каком мальчонке шла речь? Надо бы разузнать, думала Дана, входя в кабинет.

Она сняла пальто и сразу же окунулась в водоворот нескончаемых дел. К ней по одному заходили преподаватели, из беседы с которыми, она выясняла, по каким дням и в какое время они могут вести занятия. Ее интересовало все, что составляет суть учебного процесса, и как его можно оптимизировать.

Молодые учителя волновались, а такие, как Артем Геннадьевич, терялись от смущения. Более опытные держались с достоинством, кое-кто с недоверием и даже с вызовом. Анна Борисовна, преподаватель живописи, поджав губы и вперив в Дану немигающий взгляд серых навыкате глаз, презрительно хмыкала и каждый ответ начинала с фразы: «Ну не зна-а-аю…».

В конце концов, Дане это надоело и, получив на свой элементарный вопрос очередное «ну не знаю», она вспылила.

– Ну вот что, Анна Борисовна. Идите к себе, а побеседуем в другой раз, когда вы будете все знать. Вам понятно?

Чуть не опрокинув своими крутыми бедрами стул, преподаватель живописи вышла из кабинета, при этом основательно хлопнув дверью.

Покачав головой, Дана отшвырнула ручку и какое-то время сидела без движения. Глядя на пейзаж за окном, где по серому небу ползли темно-фиолетовые тучи, она ругала себя за несдержанность. Но вскоре отбросила все сантименты и приступила к составлению первого эскиза расписания.

Эта работа походила на игру в пазлы. Приходилось ломать голову, чтобы «отыскать нужный пазл». Постепенно дело увлекло ее, заставив сосредоточить все внимание, логику и аналитические способности. К великой радости «пазлы» сошлись. В эскизе отсутствовали накладки, лишние «окна» и прочие неудобные вещи.

Проверив еще раз, нет ли ошибок, Дана помчалась с ним к директору.

Ираиды Ивановны на месте не оказалось, и ей пришло в голову пройтись по классам, показать каждому его расписание.

Скрепя сердце, она вошла в класс живописи. В нос ударил запах скипидара. Дети, не видимые за высокими станками, писали натюрморт, постановка которого красовалась на столе. На фоне голубой драпировки желтела огромная тыква, по одну сторону ее лежал переспелый огурец, по другую манил блестящим боком сочный помидор.

Анна Борисовна делала вид, что не замечает вошедшего завуча. Производя руками круговые пассы, она объясняла какой-то рыженькой девочке значение тени.

– Чем глубже тень, тем ярче свет, – изрекала она неприятно-назидательным тоном.

– Анна Борисовна! Извините, можно вас на секунду? – тихо позвала Дана.

Повернув голову, преподавательница смерила Дану холодным взглядом, но не подчиниться не посмела.

– Я слушаю вас.

– Вот эскиз расписания, познакомьтесь. Если вас все устраивает, оставим в таком виде. Я зайду попозже.

В коридоре она столкнулась с учеником, который шел понурив голову, не видя перед собой дороги. Это был тот самый мальчик, что плакал на крыльце.

Наткнувшись на завуча, он ойкнул, попятился, а затем продолжил путь, так и не подняв головы. От внимания Даны не ускользнули его неопрятная одежда и давно не стриженые волосы.

– Мальчик! – вырвалось у нее.

Он сделал по инерции несколько шагов и оглянулся.

– Ты из какой группы?

– Из одиннадцатой.

Дана приблизилась к нему, заглянула в глаза и поразилась недетской печали, сквозившей в незабудковой синеве.

– Где вы занимаетесь, в каком классе?

– Вон там, – показал он пальцем на дверь в конце коридора.

– Пойдем вместе, я хочу поговорить с вашим преподавателем.

Он неуклюже зашагал рядом, а Дане почему-то захотелось сравнить его с медвежонком, милым косолапым существом.

В классе, куда они вошли, царила непринужденная обстановка. Дети рисовали фломастерами на длинной полосе ватмана, расстеленной прямо на паркетном полу. Стоя на коленях или просто сидя на паркете, они фантазировали, кто во что горазд.

Преподаватель, Илза Генриховна, не отставала от своих учеников – ползала по ватману, делая «последние штрихи» в их рисунках.