Ведьмаки и колдовки - Карина Демина

Поднял двумя пальцами, повертел, понюхал…

— Ешь, — велел. — А то тощий, смотреть больно. Я вот тощим людям не доверяю. Я людям в целом не доверяю, потому как оные люди по натуре своей склонны пакостить ближним… и дальним…

Гавел кивнул.

Блинчики, наверное, были вкусными. И все остальное не хуже. Он ел, не смея перечить ведьмаку, который с непонятной Гавелу любезностью все подвигал то одну, то другую тарелку.

А челюсть на блюдце вернул.

— Этот вот при жизни великим интриганом себя мнил. А как по мне — дрянной человечишко… и чем все закончилось?

— Чем? — послушно спросил Гавел.

— Собственная любовница удавила. Из ревности. Кстати, беспочвенной…

Гавел подавился, и широкая ладонь ведьмака с немалой силой впечаталась в спину.

— Осторожней надо быть. — Аврелий Яковлевич произнес это с упреком. — А то, знаете ли, я и мертвого допросить способный, но с живыми оно в чем-то проще.

Побледневший Гавел чашку с кофе осушил одним глотком. И согласился, что с ним, живым, будет много-много проще, нежели с мертвым.

— Поел? Вот и молодец. А то небось всю ночь на ногах… поганая у тебя работа, Гавел… сменять не пробовал?

— На что?

Аврелий Яковлевич склонил голову набок и велел:

— Встань.

Гавел вскочил.

— Повернись спиной…

Повернулся, хотя инстинкт требовал немедля убраться из нумера если не через дверь, на пути к которой стояла крупная ваза со стремительно увядающими розами, то через окно. Останавливало лишь понимание, что не выпустит штатный ведьмак свою жертву.

— Расслабься…

…а вот это было не в Гавеловых силах. Он честно попытался убедить себя в том, что не стал бы Аврелий Яковлевич будущую жертву блинчиками с семгой потчевать…

…разве что фаршировал этаким хитрым способом…

…и по спине мурашки побежали, а шея так вовсе взопрела, верный признак: будут бить.

— Лови! — рявкнул Аврелий Яковлевич.

И Гавел, подчиняясь и крику этому, и собственному страху, и инстинкту, извернулся, поймал. Он сжал в руках нечто сухое и странной формы, не сразу сообразив, что держит изрядно грязную человеческую челюсть. И крепко держит, так, что острые клыки вспороли кожу на ладони, потекли крупные брусвяные капли.

Гавел смотрел на них, не в силах взгляд оторвать.

А кровь падала.

На пол… на выжженные ведьмачьим огнем знаки, наполняя их до краев, расползаясь уже не кровью, но алым пламенем.

Гудело.

Холодом тянуло из-под пола, из самой земли, хотя и разумом понимал Гавел, что до земли той — семь этажей каменной постройки. Он будто бы видел их, каждый и сразу, и апартаменты люкс, и комнаты высшей категории с люстрами стеклянными, и вовсе скромные комнатушки, в которых селили прислугу. Видел коридоры и коридорных, горничных, занятых уборкой, кухню, повариху, которая прикручивала к ноге шмат свежей вырезки. Видел шпицев и мопсов княжны Сагань и саму княжну, забывшуюся полуденным сном… и сам этот сон в ярких его подробностях, которые заставили Гавела покраснеть.

Но черную яму, что разверзлась под его ногами, он видел тоже.

И человека в высоком парике, шедро припорошенном мукой. Этот человек раскрыл руки, собираясь Гавела обнять, и казался самым близким, самым родным во всем мире.

Гавел не знал, как его зовут, но с готовностью шагнул навстречу.

Шагнул бы.

— Не смей уходить! — Голос Аврелия Яковлевича отрезвил.

Яма осталась.

И призрак на ее краю. Он разозлился.

— Держись.

Держится. Как-то выживает на холодном ветру…

…случались в Гавеловой жизни ветра и холодней, хотя бы в ту ночь, когда он караулил под окнами некой чиновьей особы, о развлечениях которой ходили весьма интересные слухи…

…тогда ему удалось заснять и сию особу, и детей, к которым оная испытывала противоестественное влечение… и помнится, после его, Гавела, статьи эту самую особу отправили не только в отставку, но и под суд…

Призрак завыл.

Громко.

И швырнул в лицо горсть колючего снега. Острые снежинки липли на кожу и плавили ее… не расплавят.

— Стой, — говорил кто-то.

Гавел стоял.

На краю черной ямы, глядя в саму ее черноту, и она, любопытная, разглядывала Гавела глазами сотен призраков, которым не суждено было выбраться.

И тот, что получил шанс, скулил, жалуясь на холод.

Просил согреть.

— Не думай даже.

Не думает. Он, Гавел, может, и наивный, ежели ведьмаку поверил, но призрак — иное. Гавел чувствует за жалостливым его скулежом голод. Дикий. Старый. Такой, который не унять одною каплей крови. Подпусти — и выпьет досуха…

— Т-ты! — прошипел призрак в лицо и, вытянув бледные руки, толкнул Гавела в грудь. Прикосновение ледяных пальцев принесло и чужую память…

…дворец…

…и женщина, чье лицо прекрасно…

…безумный король, руки которого полны крови. Он черпает ее из чаши и льет на лицо… кровь стекает сквозь пальцы, обвивая предплечья. Король, запрокидывая голову, хохочет.

Светлые волосы разметались.

Корона соскальзывает, катится по ступеням трона, чтобы остановиться у ног женщины, на лицо которой Гавел не смеет смотреть.

Должен.

И он, превозмогая чужой страх, поднимает взгляд…

…должен…

Король кричит, и от голоса его трескаются стекла, выстреливают разноцветными искрами, а Гавел смотрит… через боль, через страх…

Сквозь кровавую пелену.

И та, чье лицо прекрасно, в раздражении кривит губы. Она вскидывает руку, сминая воздух. И звон его отдается в ушах, а потом… воздух расправляется сжатою пружиной…

…в грудь…

…и сердце обрывается, пронзенное осколками ребер…

…последней мыслью — обманул Аврелий Яковлевич, человек, челюсть которого Гавел держал в руке, умер отнюдь не от рук любовницы.

Если вам кажется, что жизнь ваша дошла до точки, приглядитесь, может статься, что это лишь многоточие.

Мудрая мысль, изреченная постоянным клиентом кабака «Русалочья ночь» Михашкой-алкашом, каковому случилось выиграть в лотерею двести тысяч злотней

Аврелий Яковлевич, подхватив на руки обмякшее тело, лишь крякнул.

Прислушался.