Уборщица. История матери-одиночки, вырвавшейся из нищеты - Стефани Лэнд

Это семейное гнездо недавно опустело: сын, раньше живший с родителями, поселился отдельно, но его комната так и осталась нетронутой. Спортивные кубки по-прежнему стояли на полочке над кроватью. Единственным изменением было появление рабочего стола и синтезатора, на котором хозяйка давала своим ученикам уроки музыки. Я не понимала, почему нельзя заниматься на настоящем фортепиано, стоявшем в холле. Ее муж был кем-то вроде пастора или, может, работал в церкви. Вместо картин на стенах у них висели молитвы, вставленные в рамочку.

Жена обожала комнатные растения, которые, в кашпо с колесиками, мне приходилось постоянно передвигать, чтобы вымыть пол. На каждом окне в гостиной стояло с полдюжины горшков с разными вьющимися лианами, другие свисали на крючьях с потолка. Они чередовались с кактусами, а карнизы для штор оплетал филодендрон. Я потихоньку отщипнула у нее пару отростков, чтобы потом посадить дома. Мне хотелось, чтобы и у нас была какая-то зелень, что-то живое. Но позволить себе купить отростки я не могла.

В ванной растений не было. Кроме плесени. Стоя на краю ванны, я оттирала ее из угла, где стена стыковалась с потолком. Хозяйка всегда заворачивала вверх занавеску для душа, цепляя ее за перекладину. Убирала коврики и полотенца, отправляя их в стиральную машину. К моменту моего приезда ванная стояла голая, белая и пустая. Я выключала увлажнитель, который у нее работал постоянно, и все мои движения начинали отзываться гулким эхом. Мне нравилось петь в этой ванной, потому что голос забавно отражался от стен.

Ребенком я участвовала в разных школьных мероприятиях, осенних театральных постановках и мюзиклах в конце учебного года. Солисткой я не была, но любила играть на сцене. Мы с друзьями, возвращаясь домой, распевали на всю улицу. В пустых домах у меня снова появлялась возможность петь, не боясь, что кто-то подслушает. Я подпевала Адель, Тиган и Саре, а еще «Уайдспред Паник».

В тот понедельник, после операции Мии, я стояла в ванной Дома с цветами и во весь голос орала песни, пока вдруг не разрыдалась, да так, что не могла остановиться.

Протерев насухо стены душа, я почувствовала, как слезы брызнули у меня из глаз, и поднесла руки к лицу, чтобы вытереть их. Прижала ладони к глазам, издала громкий всхлип, опустилась на колени и вспомнила, как нас с дочкой вытолкали из больницы. Как только она выпила немного сока и сходила в туалет, нам велели уезжать. Мне не разрешили даже еще немного посидеть с ней в комнате ожидания. Но я не была готова выпустить ее из рук, не могла сесть за руль и следить за дорогой. Я стояла, прислонившись к машине, теплой от лучей утреннего солнца, а она всем тельцем прижималась ко мне. Я нащупала рукой розовую туфельку у нее на ножке, потом, передвинувшись выше, погладила по голени, по бедру, притиснула к себе обеими руками и спрятала лицо у нее на плече. У Мии была я, но и мне нужен был кто-то, кто держал бы меня за руку и утешал. Мамам иногда тоже требуются мамы.

Мия редко видела меня плачущей. Заплакать означало признать свое поражение. Как будто я сдалась – душой и телом. Я делала все, чтобы избежать этого чувства. Еще и из страха, что, расплакавшись, не смогу остановиться. Буду хватать ртом воздух. Представлять себе, что вот-вот умру. Рыдая там, в той ванной, я практически так себя и чувствовала, пока мое тело, таким вот неконтролируемым образом, пыталось сбросить напряжение. Пускай многие вещи, происходившие вокруг, не поддавались моему контролю, я должна была контролировать хотя бы свою реакцию на них. Начинай я рыдать всякий раз, когда происходило что-то тяжелое или страшное, я лила бы слезы постоянно.

И тут, когда я уже готова была признаться себе, что сдаюсь, что-то изменилось. Стены Дома с цветами сомкнулись вокруг меня. Я ощутила себя в безопасности. Дом словно заговорил со мной. Он смотрел, как я листала телефонные книги в поисках церквей, в которых мне могли бы помочь деньгами на аренду жилья, после того, как услышала, что очередь по «Восьмому пункту» займет не меньше пяти лет. Этот дом меня знал, а я знала его. Знала, что у хозяина хронический насморк, а хозяйка собирает рецепты народных лекарств, что она упражняется под старые видеокассеты с аэробикой у себя в спальне. Их дом был свидетелем моих отчаянных звонков социальным работникам, у которых я просила записать меня на любую из программ, по которой можно получить хоть немного денег. Убирая на кухне, я яростно спорила с Джейми. Я вымыла весь пол в гостиной, дожидаясь ответа на линии, по которой можно было обратиться за продуктовыми купонами. И вот в те минуты, когда я стояла на коленях перед ванной, стены Дома с цветами укрыли меня и утешили своим стоическим молчанием.

Когда мы жили в приюте для бездомных, я часто засиживалась допоздна, уложив Мию в постель, и, глядя в ночь, представляла себе свою идеальную жизнь. Обязательно с большим свежескошенным газоном и деревом, с которого будут свисать качели. С домом – не слишком большим, но все же достаточно просторным, чтобы Мия свободно бегала по нему, возможно, с нашей собакой, и строила себе укрытия из стульев и одеял. Обязательно не только с отдельной спальней для нее, но и со своей ванной тоже. Наверное, даже с комнатой для гостей или кабинетом, где я могла бы писать. Большим диваном и маленьким диванчиком. С гаражом. Будь у меня это все, думала я, мы наверняка были бы счастливы.

У большинства моих клиентов имелись все те вещи, о которых я мечтала, сидя в одиночестве по ночам, но удовольствия от жизни они получали, похоже, не больше моего. Большинство работали целыми днями, вдалеке от дома, за который так дорого заплатили, и ездить им приходилось порой даже дальше, чем мне. Я начала обращать внимание на бумажки, лежавшие у них на столах: чеки за ковры стоимостью с мою машину, счета из химчистки, за которые можно было полностью обновить мой гардероб. Я же делила свой часовой заработок на пятнадцатиминутные интервалы, чтобы прикинуть, за какое время отработаю потраченный бензин. Как правило, целый час у меня уходил только на то, чтобы отбить деньги за топливо, которое я сожгла, добираясь до места. Мои же клиенты зарабатывали на дорогие машины, лодки и диваны, которые приходилось закрывать чехлами.

Они работали, чтобы заплатить «Классик Клин», от которого я получала самый минимум за поддержание в их домах идеального порядка. Они считали, что за эти деньги им пришлют какую-то волшебную фею чистоты, но я ничуть не походила на нее, когда, словно привидение, шаталась по их обиталищам. Лицо у меня стало землисто-серым от недостатка солнца, а под глазами от недосыпа залегли черные круги. Не успевая мыть волосы, я стягивала их резинкой на затылке или убирала под косынку. Рабочие штаны носила до тех пор, пока колени не протирались почти до дыр, так что начальница приказывала мне их сменить. Моя работа не позволяла особо тратиться на одежду, даже рабочую. Я выходила на уборку даже больной и оставляла дочь в яслях, когда ей лучше было посидеть дома. Мне не оплачивали ни больничные, ни отпуск, не обещали повысить ставку, и, тем не менее, я умоляла загружать меня сильнее. Пропусти я хоть одну уборку, в моем бюджете появилась бы дыра, а пропусти несколько – рисковала быть уволенной. Мне необходимо было содержать в полном порядке автомобиль, потому что любая поломка или даже спущенная шина могли оставить нас без необходимых средств, отбросить назад, в бездомные времена. Мы жили – выживали – балансируя над бездной. Ведя существование, далекое от идеала, я придавала домам чужих людей видимость идеальных.