Подарок ко дню рождения - Барбара Вайн

– Спасибо, – ответила я.

– Если бы ты была больше похожа на Хиби, было бы трудно, но более разных женщин трудно себе представить.

И эти слова он произнес после того, как только что рассказывал, как она была красива, умна, остроумна и как с ней было хорошо. Потом Джерри добавил:

– Я знаю, что не должен быть эгоистом, но ты ведь не бросишь меня и не выйдешь замуж за Каллума, правда?

– Может быть, когда-нибудь, – сказала я, – но это произойдет еще не скоро.

Хиби была вовсе не такой хорошей матерью, как считал Джерри. Теперь я это точно знаю, хотя тогда даже не догадывалась об этом. Оказывается, она затаскивала в дом всех этих Граний и Люси, не говоря уже о свекрови, так часто, как могла, чтобы они присматривали за сыном, пока она ходит по модным магазинам или отправляется в кино. Она укладывала Джастина спать как можно раньше и бросала его в кроватке, а когда он начинал плакать, не подходила к нему, если была в доме одна. Я решила стать примерной матерью, и, думаю, мне это удается. Мне очень больно вспоминать, с какой внезапной нежностью Джастин смотрел на мать, как часто взбирался к ней на колени и обнимал ее, осыпал ее лицо поцелуями. Для меня загадка, почему мальчик его возраста проявляет столько любви к человеку, посмотрим правде в глаза, абсолютно недостойному. Хиби не заслуживала любви Джастина. Я же ее заслужу. Я надеюсь, что постепенно, с течением времени, когда все больше недель и месяцев будет отделять ее смерть от настоящего момента, он забудет Хиби и начнет считать меня своей единственной матерью.

Сейчас он так не считает, до этого еще далеко, но так будет. Если я проявлю настойчивость, это обязательно произойдет. Мальчик все еще спрашивает о ней, особенно когда устает, но уже не говорит «Джастин хочет мамочку», а «я хочу мою мамочку» или просто, жалобно, «где моя мамочка?». Он уже не младенец, становится маленьким мальчиком. Я обнимаю его, когда он зовет Хиби, но тогда он становится раздражительным и отталкивает меня. Моя подруга была совершенно бесчувственным человеком, совсем не понимала чувства других людей, и я надеюсь, что Джастин не унаследовал от нее эту черту, но очень возможно, что я могу ошибаться в этом вопросе. Существует ли ген эгоизма? Возможно. Или Джерри был прав, когда сказал, что он эгоист и не хочет, чтобы я бросила его и вышла замуж?

Тем не менее дела идут довольно хорошо, а я это нечасто говорю.

Чтобы понять Айвора, сначала нужно увидеть в нем квинтэссенцию английского джентльмена. Это звучит как парадокс, если знаешь, как он вел себя в случае аварии и после нее, но такое поведение действительно вполне согласовывалось с его характером. Английский джентльмен храбр до безрассудства, учтив с женщинами своего класса, хороший солдат, самонадеян, горд, щедр и отважен. У него старомодное понятие о чести. Каким бы необычным это ни показалось многим людям, у него по-прежнему тот образ мыслей, который описывался в приключенческой литературе в начале XX века. Кэррутерса (или Фробишера, или Кэрью) утром должны забаллотировать, поэтому накануне вечером его лучший друг посылает его в библиотеку, где тот найдет пистолет в третьем выдвижном ящике письменного стола. «Ты знаешь, что делать», – говорит друг, и Кэррутерс знает. Он предпочитает смерть бесчестию и не колеблется ни секунды.

Но у него есть слабость. Он очень боится насмешек. В то субботнее утро, когда Айвор впервые прочел об аварии, он не рассказал полицейским о своей роли в этой трагедии, потому что боялся свирепости прессы. Никто не обвинил бы его в этом несчастном случае. Ему бы не предъявили никаких исков. Он рисковал тем, что его явный адюльтер пуритане могли бы посчитать постыдным, но английские джентльмены не обращают внимания на пуритан и все время совершают прелюбодеяния. В конце концов, пуритане – круглоголовые, и они – роялисты. Не закона, а таблоидов боялся мой шурин. Он боялся разрушительной силы той информации, которую журналисты вытянут из всей этой истории, садо-мазохистского привкуса деталей – наручники, кляп, похитители в капюшонах и тонированные окна автомобиля. Все это, разумеется, противопоставят фальшивому сочувствию к семье Линчей, «любимым» Ллойда Фримана и больше всего мужу-рогоносцу Хиби Фернал. Это произведет разрушительный эффект и будет продолжаться долго. Всякий раз, когда он будет выступать с речью в Палате общин, все снова и снова будут обсуждать этот скандал.

Похоже, дело уже было в другом. После появления Келли Мейсон, найденного пистолета и допроса Шона Линча Айвор потерял все возможности для того, чтобы пойти в полицию. Время было упущено, было слишком поздно что-то предпринимать, ему оставалось только тихо сидеть, ждать и надеяться.

И поэтому Айвор много месяцев страдал от жгучей тревоги. Но удача вернулась к нему весной; похоже, это совпало с тем временем, когда он познакомился с Джульеттой Киз. У них начался так называемый «роман». В «Ивининг стандард» даже напечатали фотографию, где они были вместе. Это случилось сразу же после начала войны в Персидском заливе и воздушной атаки на Ирак. Айвор сделал заявление в Палате общин, а три дня спустя снова попал в газеты, когда с патриотическим негодованием (обычным в речи английского джентльмена) говорил о взятых в плен летчиках, которых Ирак с торжеством показывал по телевидению. Он выражал презрение по отношению к иракскому правительству, называл его действия «подлой эксплуатацией». И, несмотря на все это, Айвор Тэшем любил такое внимание прессы, получая от этого истинное удовольствие.

Взрыв на Даунинг-стрит в начале февраля, наверное, вызвал у него смесь ярости и тревоги. Это было самой дерзкой операцией ИРА в Соединенном Королевстве после бомбы в Брайтоне. В зале, где в то время заседал кабинет министров, вылетели все стекла. Айвор был шокирован и зол, но я подозреваю, что эти чувства были второстепенны по сравнению с тем, какая буря охватывала его, когда речь заходила о чем-то связанном с ИРА, ведь тогда он неизбежно вспоминал о Шоне Линче.

А у нас с Айрис были другие заботы. 20 февраля у нас родился сын после полной страха поездки в госпиталь Святой Марии. В нескольких сотнях ярдов от этой больницы, на вокзале Паддингтон, за два дня до этого взорвалась бомба. Ложные предупреждения о заложенной взрывчатке приводили к тому, что вокзал закрывали, улицы перекрывали, и образовывались огромные пробки. Из-за этого мы едва успели вовремя, и Айрис боялась, что придется рожать в машине, но все закончилось благополучно, и ребенка приняли руки акушерки, а не мои. Это был крупный мальчик, четыре кило (или восемь с половиной фунтов, как выражаемся мы, старомодные английские папочки), и уже через час мы назвали его Адамом Джеймсом.

Айвор приехал посмотреть на новорожденного, но ненадолго – он был слишком занят в самом загруженном на тот момент министерстве. А после этого, уже дома, начались наши неприятности. Надин, которая до рождения брата была самым милым ребенком, самым любящим и не по годам развитым, в лучшем смысле слова, начала снова ползать и отказывалась от еды. Было очень страшно слышать ее новый плач, не тот оглушительный рев, какой положено издавать полуторагодовалому ребенку, а тихое мяуканье младенца. Нам не нужен был детский психолог, чтобы понять, что она ревнует к младшему брату. То была достойная жалости попытка вернуть наше внимание, подражая его поведению, которое, по предположению нашей старшей дочери, нравилось нам больше, чем ее более взрослые повадки.