Как ты смеешь - Меган Эббот

Она, как обычно, стоит со своей папкой, красной гелевой ручкой – щелк-щелк-щелк – и отмечает галочками упражнения, одно за другим: рондат[37], сальто, переворот с опорой на руки, фляк назад.

Два часа кувырков. Лучший способ отвлечься.

Мы делаем сальто за сальто, переворот за переворотом, переходы, поддержки. Наши тела складываются пополам. Я страхую Рири и смотрю на девчонок, выстроившихся за ней следом. На душе у меня спокойно, в груди тепло. Все-таки есть в жизни порядок.

Взять мое тело: оно умеет сгибаться и распрямляться, взлетать и приземляться, я становлюсь неуязвимой; в глазах уже нет страха, он не может мне навредить. Мое тело непобедимо и принадлежит только мне.

Страхуя Рири в последней серии упражнений, я вижу Бет в спортивных шортах, лениво околачивающуюся у раздевалки.

Это зрелище выбивает меня из колеи, но я встряхиваю головой и сосредотачиваюсь на ярко-розовых ромашках, что мелькают перед глазами всякий раз, когда у Рири задирается юбка.

Почему всегда кажется, что у других девчонок трусы прикольнее, чем у тебя?

– Так, теперь «скорпионы»[38], – объявляет тренерша.

Мы тихо стонем. Рири жалуется, что сегодня «совсем деревянная», но на самом деле она не может сделать «скорпиона» – по крайней мере, приличного – потому что для этого нужно быть маленькой и компактной. Почти как я. Когда-то я умела. И сейчас могу. Мышечная память.

Делать «скорпиона» меня научила Бет. Помню, она взяла мою левую ногу, медленно отвела назад и стала поднимать все выше и выше, пока стопа наконец не коснулась поднятой руки. Пока все тело не вытянулось в одну длинную прямую линию.

Она всех нас научила его делать, пока была настоящим капитаном. Мы привязывали к щиколотке собачий поводок и подтягивали за него ногу. На матче с «Кентаврами», когда я впервые подтянула стопу почти к затылку и выпрямилась, меня пронзила такая ошеломляющая боль, что звезды перед глазами завертелись.

После матча Бет купила мне розовый камуфляжный поводок, на котором блестками было вышито мое имя.

И вот я делаю «скорпиона», чувствую, как напрягается и расслабляется мое тело – живое и безупречное.

Закрыв глаза, я почти вижу звезды.

А открыв, замечаю, что тренер улыбается мне по-настоящему, искренне, а Бет стоит у входа в раздевалку, смотрит на меня и кивает. И я обо всем забываю. Просто забываю и все.

– Все будет хорошо, Эдди, – говорит она. – Никто ничего не узнает.

Тренировка закончилась, почти стемнело, мы с тренером едем домой и пытаемся разобраться в том, во что влипли.

– Мне сообщил Джимми, рядовой Тиббс. Хотел, чтобы я узнала от него.

Сегодня после обеда он ездил к нему и попросил управляющего открыть дверь.

Я молчу и чувствую, что она смотрит на меня и ждет. Потом говорю:

– А что именно он тебе сказал?

Она отворачивается и смотрит на дорогу.

– Сказал, что с сержантом случилось несчастье. Потом отошел куда-то и долго не возвращался. Я ждала. Почти забыла, что и так знаю, – она помолчала. – И хорошо, наверное. Когда он наконец мне сказал, голос у меня, кажется, и впрямь звучал удивленно.

Я киваю – просто не знаю, как еще реагировать.

– Джимми написал в интернете. «Раненый воин: самоубийство в наших рядах». Похоже, сержант «покончил счеты с жизнью». Так и написал. Ни разу не слышала, чтобы так выражались.

Покончил счеты с жизнью.

Я тут же вспоминаю, как все мы, девчонки, пробовали себя резать. Я так и не смогла заставить себя рассечь кожу. А Бет вырезала на животе большое сердце и на матч с «Пантерами» надела лифчик от бикини, чтобы было видно. Правда, потом она решила, что такое «хобби» подходит только полным отморозкам, и вслед за нею мы все постановили, что это уже не круто.

Колетт останавливается на светофоре и тянется за сигаретой.

– Жизнь его не щадила, – говорит она и катает незажженную сигарету вверх и вниз по перекладине руля. Потом слегка склоняет голову и прищуривается, точно разгадывает загадку. – Думаю, он так и не оправился после смерти жены.

Наверное, она права.

– И с родителями ему не повезло, – продолжает она. – Ему было нелегко пробиться в люди. Как и мне.

Я не знала об этом, как и о том, что ей было нелегко. Я, если честно, даже не знаю, что это значит – «пробиться в люди». Мне вдруг начинает казаться, что я никогда толком не знала покойного сержанта и ту, что сидит сейчас рядом.

– Она ему помогала, – говорит она, – а потом умерла.

Она не плачет и даже не похоже, что ей грустно. Но мне почему-то кажется, что она чего-то ждет от меня.

– Но у него была ты, – говорю я. – Может, ты напомнила ему о ней? О том, какая она была хорошая. Он увидел это в тебе.

Ее лицо мрачнеет, словно ей известно что-то нехорошее.

– Нет, во мне он увидел не это, – тихо отвечает она.

Я молчу. Это похоже на случайное признание.

– Думаю, я догадывалась, что так все и будет, – она говорит быстрее, смотрит прямо перед собой, и то и дело жмет на тормоз, двигаясь вперед короткими рывками. – Нет, не прямо так, конечно, но как-то в этом роде.

Она кивает, будто соглашается сама с собой. Кивает и кивает. Словно хочет сказать: «Вот так все и должно было кончиться, да? И мы ничем не могли помочь».

Она смотрит на дорогу – мы обе смотрим – и я думаю о том, какой она всегда была деловитой, педантичной, какими отточенными и идеальными были ее движения – неудивительно, что она смогла все так быстро переиначить в своем уме.

Не приходится удивляться, что меньше чем через сутки после того, как она обнаружила тело Уилла, ей удалось убедить себя, что на самом деле это должно было случиться и не было способа это предотвратить, и что поэтому все должны только радоваться, что на их долю выпала хоть капелька счастья.

Дома никого нет – их никогда не бывает. Достаю с дальней полки свою секретную бутылку рома, делаю несколько больших глотков и падаю на кровать.

Но голос тренерши гудит в голове – тихий и почти безразличный: «Жизнь его не щадила, Эдди. И мы ничем не смогли бы помочь».

Заставляю себя сесть за компьютер. Перед глазами все расплывается, но я прилагаю усилия и вглядываюсь в экран.

Ищу в новостях сообщения о смерти сержанта, но ничего не вижу.

Я даже нахожу сайт с записью разговоров с полицейских частот, но не могу разобраться, как им пользоваться и, к тому же, постоянно отвлекаюсь – «Сорок второй, уезжаем с футбольного матча? … Не знал, что вы там… Вы же сами нам сказали ехать, 841 Уиллард… У нее позвоночник сломан. Она так сказала». Глаза скользят по строчкам, их щиплют слезы.