Как ты смеешь - Меган Эббот

Подъезжая ко входу, вспоминаю, как в прошлый раз Уилл махал мне рукой, стоя за стеклянными дверями в лобби. Уилл с раскрасневшимися, как и у нее, лицом и шеей. С влажными волосами, блестящими, как тюленья шкура. И тренерша, бегущая к моей машине и надевающая на ходу левую туфлю.

Помню резкий запах, которым повеяло от нее, когда она открыла дверь – густой, как облако.

Ее лицо сияло, правая нога все еще дрожала.

Я глаз не могла от нее оторвать.

Но это было несколько недель назад, средь бела дня. Теперь все тут кажется незнакомым. Лишь описав три круга, я нахожу нужный корпус. Потом отыскиваю имя Уилла на большом табло с подсветкой у входа.

И все это время вспоминаю голос тренера по телефону.

– Он там, с тобой? – спросила я, и живот отчего-то скрутило. – Уилл там?

– Да, – ответила она. – Он здесь.

– С ним все в порядке?

– Не могу смотреть, – ответила она. – Пожалуйста, не заставляй меня смотреть.

Когда я звоню в домофон, она ничего не говорит и просто впускает меня.

Жужжание в ухе напоминает сирену учебной тревоги. У нас в начальной школе была сирена, которая заводилась вручную и безжалостно звенела в ушах во время учений на случай торнадо. Помню, мы сидели лицом к стене в подвале, ссутулившись и опустив головы. Мы с Бет сидели бок о бок, и мое колено в джинсах касалось ее коленки. Слышны были лишь наши вдохи и выдохи. Это было еще до того, как мы убедились, что нам ничто не может навредить. Уж точно не торнадо.

В лифте смотрю, как вспыхивают номера этажей, и внутри меня растет странное чувство. Оно похоже на волнение перед тренировкой. Я расправляю грудь, приподнимаюсь на носочках, каждый звук отдается эхом в голове (Руку выше! Не бояться! Считай до трех! Соберись! Пусть тело поет!) Мышцы напряжены до предела, я становлюсь тугой пружиной. Выпустите меня, освободите меня, позвольте показать вам мою страсть, мое исступление.

– Эдди, – произносит тренер, открывая дверь. Она удивлена – будто забыла, что вызвала меня, и я без предупреждения появилась на пороге ее дома в неурочный час.

В квартире темно – лишь напольная лампа в дальнем углу отбрасывает круг галогенового света. На столе у стены – накрытый аквариум с подсветкой, но без единой рыбы. Он похож на ведьмин котелок с бурлящим варевом: мне даже кажется, что мутная вода дымится.

Она выглядит какой-то усохшей; обычно стоит прямо, как лом проглотила, а сейчас сутулится. Ноги босые, а нейлоновая ветровка застегнута до подбородка. Влажные волосы убраны за уши.

– Тренер, – заговариваю я.

– Сними обувь, – велит она, поджав губы. Наверное, ей жалко паркет, хоть он и не выглядит таким уж шикарным. Я снимаю шлепанцы и оставляю их у двери.

Мы стоим в коридоре; ближняя дверь ведет в столовую, где стоит тяжелый стол из черного лакированного дерева. Дальше – гостиная, обставленная по периметру кожаными диванами. У подлокотников острые углы.

Поворачиваюсь к ней и вижу в ее руках теннисные туфли, с которых капает вода.

– Я вымыла их в раковине, – говорит она, отвечая на мой безмолвный вопрос, и вдруг протягивает туфли мне. – Подержи их, ладно? Мне надо подумать. Привести мысли в порядок.

Я киваю, но взгляд как магнитом притягивает к спинке большого дивана, расползающегося по комнате, как пятно.

Может, все дело в сумраке, в сиянии, исходящем от аквариума с бурлящей водой.

А может, мне не по себе от ее взгляда, который словно вибрирует, когда она смотрит на меня. От зрачков с булавочную головку.

– Что там? – спрашиваю я и всматриваюсь в гостиную, где стоит диван. – Тренер, там что-то есть?

Она смотрит на меня и проводит рукой по волосам, которые кажутся совсем темными.

А потом поворачивает голову в сторону дивана. И я делаю то же самое.

Крепко сжимая в руках ее туфли, я медленно прохожу в гостиную.

Слышу позади ее хриплое прерывистое дыхание. Она идет за мной.

Паркет скрипит, а диван вырастает предо мной, как великан, свернувшийся калачиком посреди комнаты.

Я двигаюсь медленно, запах хлорки от ее туфель бьет в нос и чуть не заставляет меня закашляться, и тут моя нога задевает что-то – какой-то маленький предмет, который отлетает в угол. Наверное, пуговица или катушка ниток.

Я подбираюсь ближе – три метра, полтора – и спинка дивана вдруг кажется шире и выше ворот на футбольном поле. Больше эмблемы «Орлов» с распростертыми крыльями.

Поднимаю правую ногу и зависаю над круглым ковром, лежащим посреди гостиной. Ступить на него – все равно что погрузиться в черные воды.

Бззз! Телефон в кармане подпрыгивает, как мексиканский боб-попрыгунчик. Бззз!

Тренерша наверняка слышала вибросигнал, но если и так, то не подала виду. Все ее внимание сосредоточено на диване, точнее, на том, что находится за ним.

Я отворачиваюсь, нащупываю кнопку «ВЫКЛ» и жму на нее с такой силой, что телефон чуть не выпрыгивает из кармана.

Глубокий вдох.

Глубокий вдох.

Всего несколько шагов отделяет меня от спинки длинного дивана, и, заглянув за его острый угол, за чешуйчатый кожаный подлокотник, я вижу что-то на полу.

– Я открыла дверь своим ключом. Он дал мне ключ, – говорит тренер, снова отвечая на вопрос, который я не задавала. – Сначала позвонила в дверь, но он не открыл. Потом вошла и увидела его. Он лежал там.

Сначала я вижу блестящую прядь темно-русых волос, словно вплетенную в ковровый ворс.

Потом делаю шаг и вижу остальное.

Теннисные туфли выскальзывают из моих рук; мокрый шнурок щекочет ногу, и они почти беззвучно падают на ковер.

Он там.

Он там.

Сержант. Уилл.

– Эдди, – шепчет она, и я понимаю, что она все еще стоит у двери. – Наверное, тебе не надо… Наверное, не надо… Эдди… все, как я думала?

Он лежит в одном полотенце, с голой грудью, руки вытянуты в стороны. Он похож на изображение святого с ламинированной карточки, какие девчонки-католички приносили с занятий по катехизису. Святой Себастьян. Голова запрокинута, истерзанное тело излучает свет.

– Эдди, – тренерша хнычет, как Кейтлин, только что проснувшаяся и испугавшаяся темноты.

Я же не могу отвести от него глаз. От Уилла на полу.

На картинах тела святых всегда истерзаны, покрыты ранами и порезами. Но лица при этом спокойны и красивы.

Однако это лицо не выражает ни праведного гнева, ни благоговейного восторга.

Мой взгляд упирается в то, что прежде было его ртом, а теперь больше похоже на красный цветок с расползающимися во все стороны тычинками и чернильной, как у макового бутона, сердцевиной.