Без лица - Хари Кунзру

— Еще час, сахиб, — отвечает Дживан Сингх.

Странный молодой человек кивает и несколько раз оттягивает от груди пропитанную потом рубашку цвета хаки, нагоняя под нее воздух. Затем снова засыпает. Он проспал все утро. Если бы он бодрствовал, он заметил бы беспокойные лица сторожей у железнодорожного моста. Или руины в последней деревне, попавшейся им на пути: аэроплан сахибов разбомбил ее — в наказание. Или зловещую тишину. Все утро тележка катится по ней, плотной, как свернувшееся молоко, и наполненной страхом.

Такая тишина возникает не сразу. Она возникла постепенно, понемногу из-за всех ужасных событий, случившихся здесь за последние месяцы. Пенджаб — житница Британского Раджа и территория рекрутского набора. Этот пейзаж, состоящий из плоских полей в сетке оросительных каналов с низкими глинистыми берегами, имеет для сахибов огромное значение, а в последнее время они чувствуют, что земля выскальзывает у них из рук. Сначала пошли слухи. Индийцы ведут тайные переговоры с русскими и немцами — о большевизме, о мятежах. Неизбежные плоды образования местных жителей, как говорили сторонники жесткой линии администрации. В публичных местах были расклеены листовки. Готовьтесь убивать и умирать. Затем мусульмане присоединились к индуистской процессии. Выкрики «Mahatma-Gandhi ki-jai!»[99]. Уличные танцоры и барабанные ритмы. Религиозные противники открыто пили из одной кружки. Сахибы начали пересчитывать ружья. И вдруг поняли, что время разговоров вышло. Слишком многих скосила инфлюэнца. Слишком мало белых лиц в море смуглых. По всему Пенджабу, в курительных комнатах всех клубов говорят о жесткой линии правительства, о необходимости нанести первый удар и ударить изо всех сил.

Это было началом. Во время публичных выступлений бабу из Конгресса призывали к забастовкам. Толпа зрителей крикетного матча выплеснулась на поле, вспарывая воротца из циновок, размахивая украденными столбиками. Затем — ночные аресты, вывоз националистических лидеров за границы штата. Еще одна толпа, кружащая по парку Эйчисон, — злая, бесцельная, в опасной близости от чувствительных мест вроде железнодорожного вокзала и телеграфной станции. Отсюда было рукой подать до Гражданских линий, где аккуратные ряды бунгало укрывают ангелоподобных жен и опрятно одетых деток. Разумеется, солдаты открыли огонь. Вскоре заляпанная коричневым трава была устлана телами. Вот как оно началось.

Постепенно сквозь жаркое марево материализуются городские стены. Сахиб просыпается, когда телега минует ворота Гхи-Манди; на него с открытыми ртами глазеют охранники-томми. Один из них делает шаг вперед, выставив винтовку, но не дает сигнала остановиться. Дживан, Абхай и сахиб въезжают в обугленный, тихий город.

— Дальше я пойду пешком, — говорит Пран. — Спасибо.

Мальчики кивают и цыкают на прощание. Пран остается возле обгорелой кучи мусора на месте Банка Альянса.

Здесь происходили ужасные вещи. Это место хранит свои воспоминания близко к поверхности. Воспоминания о том, как тяжелую деревянную мебель вытаскивали из банка и окунали в керосин. Образ мистера Томпсона, управляющего: лицо, искаженное криком, чернеющее в огне. Толпа радостно кремировала его с ритуальными песнопениями.

Пран идет по улице. Люди останавливаются поглазеть на него. Вот уже почти две недели сахибы входят в город только с военными патрулями. Их женщины и дети спрятаны в форте Гобинд-Гарх. Зачем этот белый мальчик бродит здесь, как турист, и смотрит на руины? Сверкающий купол Золотого храма[100]выглядывает из-за почерневших от сажи крыш. Не ведая о том, какую реакцию вызывает, Пран направляется туда.

Воспоминания — по всему городу. Поджоги и грабежи. После банков — почта. Полицейский участок. Английские магазины на базаре Холл. Белые люди, забитые до смерти. Миссис Издон, доктор из больницы зенана, выплеснула себе на лицо баночку чернил и поспешно наматывает на себя сари, пока внизу, в лазарете, бьют бутылки и насилуют англоиндийских медсестер. Тем временем в тихом городке Джаландхаре обед генерала прерывает телеграмма. Да, говорит он нервозному гонцу. Я этого ожидал. Грядут большие события. Гости выходят с напитками на веранду Дома с флагштоком, чтобы помахать ему вслед.

Пран не ступает на боковую улочку, ведущую на площадь Джаллианвала-Багх. Он чувствует, как тяжесть отсутствия живых нависает над этим местом, и ускоряет шаг. Единственное движение, которое здесь заметно, — пара коршунов, все еще с надеждой кружащих в вышине, хотя все произошло уже неделю назад. Проход на площадь узок, за ним — обширное пространство в окружении высоких стен. Идеально подходит для публичных митингов.

Неделей раньше. Послеполуденные тени стали длиннее, пока полсотни тысяч человек слушали речь, направленную против недавно введенного генералом военного положения. Проход был настолько узким, что генерал не мог направить туда броневики, и это его раздражало, поскольку он надеялся воспользоваться крупнокалиберными пулеметами. Было дьявольски жарко, а он, как обычно, страдал от тайной боли. Боль генерала была постоянной, жестокой и не стихала годами. Несмотря на то что склеротические, дважды раздробленные ноги посылали потоки крошечных сигналов вверх по спине и в голову, он был командиром и почитал вопросом чести не демонстрировать свои немощи перед подчиненными. Так что он не стал жаловаться, а просто отправился на площадь с пятьюдесятью стрелками, сикхами и горцами гуркха, и выстроил их в линию.

Редактор Даргас Дас стоял на платформе и смотрел на самолет-корректировщик, кружащий над головой. Он прервал выступление. Шум воздушных винтов самолета был слишком силен, чтобы Даса кто-то мог услышать. Когда солдаты вбежали на Джаллианвала-Багх, он оглядел толпу и поднял ко лбу ладонь, испачканную газетной краской. Люди обернулись на шум. Солдаты опустились на одно колено, и на кратчайший миг, как предвестие, повисла тишина.

Затем они открыли беглый огонь.

Дас еще успел увидеть, как падает первая волна тел: дыхание ветра, шуршащее в стеблях кукурузного поля. Затем и его зацепило и увлекло вниз. Единственный выход с Джаллианвала-Багх оказался за линией солдат. Люди в панике топтали друг друга, пытаясь вскарабкаться на стены. Генерал приказал войскам целиться в самую гущу толпы. Они стреляли и перезаряжали ружья, стреляли и перезаряжали ружья, и время от времени между залпами возникал глоток тишины — на время замены обойм.

Заместитель полицейского суперинтенданта стоял рядом с генералом и наблюдал. Вы их хорошенько проучите, сказал он. Такой урок они не скоро забудут. Генерал кивнул. Его войска выстрелили 1650 раз.

Подобно заместителю полицейского суперинтенданта генерал думал о своих пулях в терминах педагогики. С этической точки зрения темнокожие расы — те же дети, и генерал выполнял первичную обязанность белого человека в Азии — иными словами, он проводил четкую линию. Его пули напоминали о сути закона. Повторяйте за мной.