К западу от смерти - Луис Ривера

«Нет ни побед, ни поражений. Есть только путь и тот, кто по этому пути идет»… Я снова и снова перечитывал эту строчку. Странным образом она меня успокоила. Может, пребывание в этом городе и есть часть моего пути? И я должен пройти до конца?.. И вовсе не важно, что будет в конце этого пути. Главное — я прошел. И все остальное теряет смысл…

* * *

Я боялся выходить из номера. Боялся даже подходить к окну… Рукопись заканчивалась, осталось совсем немного страниц, а значит, вот-вот должно было что-то произойти. Хорошего я не ждал.

Несколько раз кто-то стучал в мою дверь. Я спрашивал: «Кто?», но мне не отвечали. Не знаю, может, это был хозяин. Может, еще кто-то. Я не хотел рисковать. На всякий случай, я забаррикадировал шкафом дверь. Вряд ли это поможет, но все же так мне было спокойнее.

У меня не было еды, но с этим приходилось мириться. По моим расчетам, закончить чтение я должен был совсем скоро. До этого времени с голоду я не умру. Хуже было то, что в номере не осталось ни капли виски. Мне бы сейчас не помешала бутылка-другая. Слишком уж были расшатаны нервы. Я вздрагивал от малейшего шороха. Но обратиться к хозяину меня не заставило бы сейчас ничто. Неизвестно, что он еще может выкинуть…

Кто же он такой? Почему, стоит к нему обратиться за помощью, я тут же оказываюсь в иной реальности? Если, конечно, эта иная реальность не только в моем сознании. Может, это сам дух отеля? Или всего города… Города призраков. Города псов…

Я строил предположения одно фантастичнее другого. Это единственное, что мне оставалось делать… Но ни одно из них не могло объяснить того, что со мной происходит. Только при одном варианте все сходилось — если допустить, что я и в самом деле просто сошел с ума.

Но ведь так вдруг с ума не сходят. Я всегда был абсолютно нормален, никаких проблем с психикой. Никаких намеков, даже самых слабых, на отклонения… Не могла же только смерть друга сделать меня психически больным. Не могла… Но это было бы единственным исчерпывающим объяснением всему. И я все больше и больше начинал этому верить.

Самое ужасное было в том, что я ничего не мог предпринять.

* * *

Как бы то ни было, мир сошел с ума или я сам, выход я видел только в том, чтобы идти туда, куда меня ведут. Я пытался вырваться, пытался сыграть в свою игру, но каждый раз он, она, оно или они… Словом, это нечто оказывалось сильнее. Да что там сильнее! У меня не было ни единого шанса. Со мной играли, как опытный матадор играет с быком-однолеткой.

Но что это за игра? Кто мой противник? Каковы правила? Каков выигрыш?.. Этого я не знал, что давало противной стороне дополнительное преимущество. Хотя у них и без этого хоть отбавляй…

Все, что мне оставалось, — читать. Читать и пытаться понять, как моя жизнь связана с этой рукописью. Вполне может быть, что я так ничего и не пойму. Но это мой единственный шанс. Пока я не переверну последнюю страницу, из города меня не выпустят. Впрочем, меня могут не выпустить, даже если я узнаю, чем там кончилось дело. А может, тогда я и сам не захочу уезжать отсюда…

И я читал. Читал, стараясь загнать поглубже свой страх. Читал, не обращая внимания на резь в глазах и острый голод. Я постепенно растворялся в рукописи. Все мои мысли и ощущения словно принадлежали другому человеку. Так бывает, если покурить травки, когда сильно болит зуб, — боль не проходит, но тебе на нее наплевать, будто зуб болит у другого… Примерно то же, только во много раз сильнее, происходило сейчас со мной.

И из головы у меня не шли слова старого индейца: «Дойди до конца, если не хочешь плясать в петле»… Я не хотел.

О пророках

Едва сошел на берег Танцующий, окружили его со всех сторон его ученики, которые ждали его семь долгих лет.

И радовалось сердце Танцующего, когда смотрел он в глаза своим ученикам. Непреклонную волю видел он в них и несгибаемое мужество. И у каждого в глазах были его собственный бог и собственная истина. И у каждого в глазах отражалось право говорить «я хочу».

И так обратился к своим верным ученикам Танцующий.

— Львов вижу я перед собой. И будь у Танцующего душа зайца, порадовался бы я быстроте своих ног! Непреклонны были вы на пути к свободе. И пусть столь же непреклонной будет теперь ваша свобода. Завоевали вы право говорить «нет» даже своему долгу. И об это «нет» разбивался сам мир.

Охотник разрушает себя. Воин разрушает мир. Но пришло время созидать.

Настал час третьего превращения духа. Теперь должен он вырасти из воина в пророка.

Это самое трудное превращение. Но любите вы все самое трудное.

К чему еще быть пророком? — вопрошают ваши сердца. Разве недостаточно того, что нами завоевано право следовать своей воле? И разве мало нам самой воли? — так спрашивают глаза ваши.

Так танцую я: всего лишь завоевали вы право подойти к скрижалям. Теперь нужно еще высечь на них свою волю.

Вернуться к началу начал, к истоку всех истоков и оттуда начать создавать свой мир — вот воля пророка, которую выбивает он на скрижалях. И пусть это отныне станет вашей волей.

Там, на берегу седого океана, среди неприступных утесов найдете вы каменные плиты и выбьете на них свои руны.

Не создавать своих богов, а самому стать богом — вот отныне ваша цель. И стать таким богом, которого может вынести только ваш дух.

Ребенку должен уподобиться пророк. Ребенок — это новое начинание, чистота и невинность. Через познание создает он свой мир и утверждает его. Ребенок — только утверждение, братья мои по вере. Пусть каждый из вас станет еще ребенком и утверждением.

Охотник может убить из засады льва. Охотник сразит его в открытом бою. Но ребенок, братья мои, положит руку на густую гриву, и лев будет мурлыкать, как котенок. И пойдет он туда, куда поведет его воля ребенка. Ибо чиста эта воля. Нет в ней тяжелого и мрачного «ты должен». Нет в ней жестокого «я хочу». Самого «я» не знает воля ребенка. Весь этот новый мир вмещает она в себя. И равны становятся все вещи этого мира…

Ступайте, братья мои по истине. Больше не нужен вам Танцующий. Выполнил он свое предназначение. И опустел, наконец, кувшин его.

Сами вы вскоре станете Танцующими. И пусть волей вашей будет созидание нового мира в себе.

А меня ждут в городе по имени Печальная собака. Уже слышу я стук молотков. Уже вижу, как завязывают узел на пеньковой веревке. Не хочу лишать я плотников и палачей оправдания их существования.

О времени я теперь судил только по отросшей щетине. Хоть какой-то ориентир… Голод притупился. Страх — нет… Особенно пугало то, что кто-то время от времени начинает ломиться в мою дверь.

Когда такое случалось, я замирал, боясь не то что шевелиться, даже дышать. Я знал, что это глупо, — тот, кто стоял по ту сторону двери, прекрасно знал, что я в номере. Но поделать с собой я ничего не мог. Я уподоблялся ребенку, который, закрывая глаза ладошками, считает, что удачно спрятался…