Бегемот - Скотт Вестерфельд

— То есть как?

Мэлоун просиял.

— На что вам действительно стоит взглянуть, так это на «Левиафан». Один из крупнейших водородных летунов; сейчас находится здесь, в Стамбуле.

— Он все еще… В смысле, британский воздушный корабль прямо-таки здесь? Странно: ведь идет война?

— Странность, безусловно, есть. Но что еще странней, британцы подумывают о том, чтобы подарить его султану! — Мэлоун тряхнул головой. — Пару броненосцев уже возложили на османский алтарь немцы, а англичане, похоже, собираются их переплюнуть. Сам султан отправляется завтра в увеселительную поездку кое с кем из нас, репортеров.

Алек чуть не лишился дара речи. «Левиафан» переходит в руки союзной жестянщикам державы? Бред какой-то. Но если корабль еще не улетел, значит, в Стамбуле по-прежнему находится и граф Фольгер.

— А сами вы примете участие в этой… увеселительной поездке?

— Я такую возможность ни за что на свете не упущу, — лучась, ответил Мэлоун. — У нас в Североамериканских Штатах тоже есть водородные летуны, но размером они от силы вполовину этого гиганта. Вы лишь взгляните завтра на небо, и все поймете!

Алек не сводил с репортера глаз. Если с «Левиафаном» все действительно обстоит так, как он говорит, то, возможно, у Фольгера все еще есть шанс на побег. Граф, разумеется, думает, что Алек со своими спутниками уже успел благополучно отбыть в неизвестном направлении.

Безумие, конечно, доверяться этому странному американцу, но другой возможности нет и не будет.

— А вы не могли бы кое-что для меня сделать? — спросил он нарочито равнодушно. — Мне крайне необходимо передать на корабль одно сообщение.

Брови репортера поползли вверх.

— Звучит, конечно, интересно.

— Но только всплывать в вашей газете это не должно.

— А вот этого я обещать не могу. Но вы учтите, что моя газета находится в далеком Нью-Йорке и свои репортажи я переправляю окольными путями. Все, что я пишу, добирается до Нью-Йорка лишь через три-четыре дня, и еще день-другой требуется, чтобы новости вернулись сюда. Понимаете, о чем я?

Алек кивнул. Если Фольгеру действительно удастся бежать, пяти дней вслед за этим вполне достаточно, чтобы убраться подальше отсюда.

— Что ж, ладно. — Алек медленно вздохнул. — Там, на «Левиафане», есть один человек. Он пленник.

Шустрый карандаш Мэлоуна на секунду замер.

— Немец, я так понимаю?

— Нет. Австриец. Его имя…

Алек осекся на полуслове: помещение ненадолго погрузилось во тьму, после чего, казалось, с удвоенной силой вспыхнули вокруг газовые фонари.

— Что происходит? — прошипел Бауэр.

Мэлоун поднял руку.

— Не волнуйтесь. Это всего лишь представление. Театр теней.

В кофейне воцарилась тишина, и вскоре одна из стен неожиданно осветилась. Оказалось, что это вовсе не стена, а тонкий бумажный экран с горящими за ним яркими газовыми фонарями. Сзади появились какие-то мутные пятна, которые постепенно обрели очертания: это были контрастные тени чудовищ и людей.

Алек округлил глаза. В Праге одна из его тетушек коллекционировала кукол театра теней из Индонезии — кожаные фигурки, у которых шевелились руки и ноги, совсем как у марионеток, только не на нитках, а на палочках. Здесь тени двигались четко, как заведенные часы. Изготовленные жестянщиками, они приводились в действие не руками, а скрытыми за стеной механизмами.

Невидимые глазу актеры говорили, похоже, по-турецки, но рассказ был вполне доступен для понимания. Внизу по всей длине экрана поднимались и опускались волны, среди которых барахталось морское чудовище — дарвинистский монстр с трепещущими щупальцами и большущими зубами. Он приближался к кораблю, где на палубе стояли и мирно беседовали двое людей, не замечая подбирающегося к ним морского дива. Среди потока незнакомых слов мелькнуло слово «Черчилль».

Тут чудище выпрыгнуло из волн и, схватив одного из собеседников, потащило в воду. Второй, как ни странно, лишь рассмеялся…

Алек от неожиданности подпрыгнул: кто-то крепко схватил его за руку — оказывается, Бауэр. Он украдкой кивнул на пару германских солдат, пробирающихся по кофейне. Солдаты двигались от столика к столику, сверяя лица сидящих с фотографией, которую несли с собой.

— Надо уходить, Фриц, — шепнул Бауэр.

— Да это не про нас, — отмахнулся Алек. Фотоснимков с его лицом не существовало в природе.

Их встревоженное перешептывание не укрылись от Мэлоуна; он тоже обернулся и, завидев солдат, перегнулся через стол и шепотом спросил:

— Если у вас сейчас дела, может, встретимся завтра? В полдень, у входа в Голубую мечеть?

Алек начал было доказывать, что уходить не стоит, и тут один из солдат насторожился. Глянув на фотографию у себя в руках, он направил взгляд на Алека. «Не может быть», — пронеслось в голове у престолонаследника. И тут он понял, что солдат смотрит вовсе не на него, а на Бауэра.

— Вот глупец, — прошептал Алек, имея в виду себя.

Конечно, германцы сразу же определили личности всех беглецов. И Бауэр, и Хоффман, и Клопп принадлежали к дворцовой гвардии, и фотоснимки прилагались к их личным делам. Просто Алек как-то упустил из виду, что обычные люди тоже могут стать объектом охоты.

Он с отчаянием оглядел кофейню. Еще два германских солдата стояли у двери, а других выходов отсюда не наблюдалось. Те двое, что обнаружили Бауэра, оживленно меж собой переговаривались, поминутно поглядывая на их столик.

Тем временем Мэлоун, откинувшись на спинку стула, непринужденно заметил:

— Там сзади есть дверь в проулок.

Алек всмотрелся, но не разглядел ничего, кроме матово сияющего экрана.

— Ганс, при вас есть нож? — спросил он тихо.

Бауэр, сунув руку в карман, кивнул.

— Не беспокойтесь, господин. Я их отвлеку, а вы в это время скроетесь.

— Нет-нет, Ганс, мы скроемся вместе. Дайте мне нож, а сами держитесь сзади.

Бауэр нахмурился, но оружие передал. Германцы подали знак своим соотечественникам у входа. Пора.

— Завтра в полдень у Голубой мечети, — сказал напоследок Алек, подхватывая свою феску.

Вскочив, он через столики метнулся к светящемуся экрану.

Под быстрым росчерком ножа бумага с треском лопнула, обнажив за собой крутящиеся шестерни и газовые фонари. Полу ослепленный ярким светом, Алек рванулся сквозь декоративные волны, опрокинув при этом большой жужжащий аппарат. Руку обожгло прикосновение к раскаленному светильнику (на ладони теперь точно будет отметина), который грохнулся на пол, стрельнув осколками стекла и змеистыми языками открытого пламени.

Вокруг стоял заполошный гвалт: запах газа и горящей бумаги вызвал в толпе панику.