Армия древних роботов - Александр Шакилов

Не сговариваясь, союзники присели, а Крыця кубарем скатилась с плеч Даля и распласталась на холодном влажном полу. И очень вовремя это сделала – щупальца угрожающе заколыхались, два длинных отростка пронеслись со свистом над черепами троицы, заставив мужчин последовать примеру карлицы. Затем, клекоча, будто ему отдавили нечто интимное и тем смертельно оскорбили, чудовище когтями разбило лампы на потолке – брызнули мелкие осколки, – и в образовавшемся мраке бледно-зеленым засветились присоски и когти на концах щупалец и вспыхнули оранжевым маленькие злые глаза.

И началось.

Самые длинные щупальца причудливо изгибались. Щупальца чуть короче выпирали сильнее обычного. Совсем мелкие щупальца вибрировали, издавая неприятный звук, от которого у лешего сразу разболелись зубы и заныли суставы. И все это вибрирующее и гибкое, заполняя собой пространство, раз за разом прокатывалось волнами от одной стены, поросшей плесенью, к противоположной, покрытой мхом, от потолка, гулко отражающего эхо, к полу туннеля и обратно.

– Мальчики, я не выдержу, я… – договорить запаниковавшей Крыце не дал альбинос, он просто закрыл ей рот ладонью и навалился сверху. Она затрепыхалась, заблажила, требуя с ней не сюсюкаться. И тогда он подмял ее безжалостно и жестко, как самец, истосковавшийся по женской ласке. Ну, или как настоящий друг, который заботится о том, чтобы подруга со страху не навредила сама себе.

Пока карлица и альбинос были заняты, Зил вдруг понял, что чудовище уже и думать забыло о них, чудовище занимал исключительно мышара, и этим можно было – и нужно было! – поскорее воспользоваться. Крохотный зверек бесстрашно вступил в противостояние с беснующимся скоплением когтистых щупалец: он делал резкие выпады, подныривал под когти, кусал кончики присосок – и тут же отскакивал, ловко уходя от контратак. Чудовище ничего не могло с ним сделать, как ни старалось, как ни изгибалось и с какой бы скоростью ни наносило удары одновременно несколькими щупальцами. Зато острые клыки мышары еще ни разу не прошли мимо цели!..

Что-то твердое и тяжелое стукнуло в затылок лешего – хорошо, хоть не острое, – и в глазах вспыхнули звезды, много-много звезд, затем весь мир вокруг Зила погас, и Зил сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее покатился в небытие. Но вот мир возник вновь, вернулся в таинственный полумрак, наступивший после того, как половина ламп на потолке была разбита, и Зил дернулся вперед и в сторону, ударив ногой того, кто на него напал. Жаль, не попал. Его же умело схватили сзади так, чтобы не передавить горло, не стеснить свободного хода его грудной клетки и чтобы ему вообще не было больно. Прямо не нападение, а предварительные ласки.

– Ты кто?! – Леший не услышал сам себя из-за клекота чудовища. Захват все же существенно ограничивал свободу движений, поэтому Зил не смог повернуть голову, чтобы рассмотреть нового врага. – Что тебе нужно, дружище?!

Вместо ответа ему приставили к горлу нож – а вот и острое! – и слегка надрезали кожу, чтобы показать серьезность намерений. Мол, геройствовать и просто дергаться смертельно опасно.

– Соискатель, не надо резких движений – Горячее дыхание ворвалось в ухо лешего, оставив после себя влагу. – И не зови альбиноса и его малютку, не надо. Они тебе не помогут, только зря кровь прольется.

Зил моргнул. Почему его назвали соискателем?..

Издеваясь над чудовищем, мышара обрызгивал его щупальца мутной вонючей дрянью. Натужно сопя, карлица совсем без дамского кокетства вырывалась из объятий Даля, альбинос же прилагал максимум усилий, чтобы ее не отпустить. Все были заняты, и потому никто не заметил, как лешего утащили во мглу подземелья.

* * *

Всякий спешил уступить им брусчатку, не желая оказаться на пути у тех, кто вошел в Мос в сопровождении свиты мертвецов.

Молодые щеголи отстранялись от подруг-прелестниц, а те забывали о кавалерах, чтобы побыстрее, подхватив плетеные и тканые юбки, прижаться к бетонной, сплошь в выбоинах стене или же нырнуть в заваленную нечистотами подворотню. Погонщики в страхе – в страхе ли? – спрыгивали с повозок, разрешая волам самим топать, куда им заблагорассудится, торговцы роняли подносы с товаром в дорожную пыль, прибитую тончайшим слоем зелени, и даже дети, странные дети, из кожи которых росли цветы, – Траст и Ларисса переглянулись, одновременно вспомнив визит к Родду, – от ненависти к ним, чужим тут, слишком своенравным, слишком вольным, кривили личики и прятались, точно тараканы, по щелям выбитых дверей и прохудившихся кирпичных кладок. Будто бы спавший до этого город подкинуло, затрясло землетрясением, взбудоражило и окатило ледяной родниковой водой, а потом еще раз окатило, заставив-таки продрать глаза-окна. Нет, город при этом так и не очнулся, но он все же зашевелился, город будто захотел доказать незваным гостям, что он-то жив в отличие от их свиты. Только его доказательства были не очень-то убедительны.

Остановившись посреди опустевшей улицы, Траст шумно – затрепетали ноздри – втянул в себя воздух.

– Детка, чувствуешь запах разложения?

Ларисса с намеком постучала ногтем по тыквенному кувшинчику, полному прохладной и вязкой, как воск, мази. Качнулся пук светлых косиц, собранный на затылке, и зацепил рукоять боевой секиры у Лариссы за спиной.

– Да я столько втерла под нос особого средства для дорогих гостей, что для меня теперь все вокруг благоухает речной мятой, растущей только на берегу Кипяточки…

– …в паре сотен мер ниже по течению от Щукарей и больше нигде, – закончил за нее Траст.

Ларисса больше не называла его толстым, и если поначалу Траста это радовало, придавало ему какой-то особой значимости в собственных глазах, то вскоре сухое обращение по имени начало его тяготить, будто бы блондинка по его же просьбе, устав сопротивляться его же притязаниям, взвалила-таки на него тяжелую ношу. Перестав быть «толстым», Траст будто разом повзрослел и постарел.

Загрохотало, взвыло и закричало неподалеку от городской стены, казавшейся неприступной простому люду, никогда не бывавшему дальше, чем в двух полетах стрелы от родного дома, но не тому, кто видел оборонные сооружения Минаполиса… Там родилась смерть – Траст почувствовал ее так отчетливо, будто сам находился на краю поляны, за свежевырытыми могилами, у болота. Он попытался оградить от этого чувства Лариссу, но она все поняла.

– Воины, которых мы там оставили? – В глазах у нее блеснули слезы. – Там все плохо, да?

– Да. – Скрывать от нее правду было бессмысленно, она ведь могла без спросу все вытащить из головы Траста. – Полукровки напали. Там бой. Многие погибли.

– Молчи. Я не хочу это слушать. – Умерев, Ларисса стала чересчур болезненно воспринимать чужую смерть, будто она обязана была всех защитить и сохранить, а когда ей это не удавалось, настроение у нее портилось, она злилась и впадала в отчаяние.

На улицах Моса было безветренно. Тонким ажурным покрывалом на людях, на брусчатке, на стенах домов и на домашних животных лежала зеленая пыльца. Не посоветовавшись с Трастом, Ларисса выбрала широкую улицу, ведущую от ворот к другой широкой улице, от которой, свернув на совсем уж широкий-преширокий проспект, можно было, никуда уже больше не сворачивая, добраться до княжеского замка и прилегающей к нему площади. Трасту это не понравилось – он предпочел бы двигаться по неприметным улочкам, где народу поменьше. Впрочем, народу и так было немного, люди, встречавшиеся им по пути, шарахались от них, точно Траст и Ларисса – беженцы из района, уничтоженного редкостной заразой, много веков дремавшей в секретных хранилищах и вот вырвавшейся в мир и убившей все живое. О приходе таких беженцев, чудом выживших переносчиков хвори, принято было извещать звоном колокольчиков, подвешенных на лодыжки. Вот только никаких колокольчиков у Траста и Лариссы не было…