Кузнец - Леонид Бляхер

Я аж задохнулся от восхищения. Всё-таки шантаж, как и Восток, – дело тонкое. У меня бы так не вышло.

– Чего ты хочешь, Хабаров? – понуро промолвил дворянин.

– А хочу я, Дмитрий Иванович, чтобы всем вокруг было счастье. Тебе ж что велели? Чтобы ты Хабарова в Москву вытянул. Ну так вытянешь. Только поеду я не как арестованный, а как гонец в приказ Сибирский. Со мной, только в железах, бунтовщики поедут. А там ты свою правду, а я свою скажем. Чья возьмет, та Господу и угодна.

Дворянин аж просветлел взором.

– И что мне за то надо сделать?

– О, уже разговор мужей пошел, – улыбнулся Хабаров. – Немного. Есть же у тебя грамоты, уже подписанные судьей Сибирского приказа? Ну, не жмись, дворянин. Вижу, что есть.

– Есть, – буркнул тот.

– Значит, ты сейчас грамоту и напишешь, что в отсутствие Хабарова приказным человеком всей даурской земли по реке Амур и далее до моря назначается государев казак, десятник Онуфрий Степанов. И велено тому Степанову ведать ясачных людишек, пашенных крестьян переселять, остроги ставить. А воеводе якутскому, как он прибудет, препятствий тому Онуфрию не чинить, а во всём помогать. Главное же, давать жалованье оружное и порохового зелья на всех поверстанных казаков, коих числом три сотни. Как, напишешь грамоту?

– А коли не напишу? – осмелел дворянин.

– Вольному воля. Только вспомни, Дмитрий Иванович, что не я у тебя, а ты у меня в городке сидишь. А стрельцы твои уже все безоружные сидят. Порубим вас во славу Господню да в Амур-реку сбросим. Сам знаешь, Сибирь большая. Может, богдойцы напали, а может, дауры. Иди знай. А мы ведать не ведали, знать не знали, что ты, батюшка, к нам собрался. Так лучше?

– Не лучше, Ерофей. Напишу. Вели, пусть чернила несут.

Грамоту составили по всем правилам. И написал дворянин Дмитрий Зиновьев, а утвердил судья Сибирского приказа князь Трубецкой. Даже Хабаров руку приложил.

После были недолгие сборы, прощания. Зиновьев со стрельцами забился на корабли и старался не отсвечивать. Хабаров же, как и обещал, послал гонца с письмом к своему брату в Якутск. Тот ее уже должен своими путями доставить до Москвы.

Бунтовщиков загнали на московские струги. Зашел и Хабаров. Я знал, что вижу его в последний раз. По крайней мере, так было в моей истории. А как здесь, поглядим. Всё уже идет не совсем так, как я учил в универе. Не в железах уезжает Хабаров. Зиновьев бежит, как побитый пес. Только мы же знаем писаную историю. А как оно там было? Может и так?

После отъезда Хабарова всё думал: с чего начать? Решил, что грамоту эту филькину нужно легализовать через общее решение. Нужно, чтобы не кто-то там меня назначил, а казаки выбрали. А не выберут, значит, не судьба.

К власти я особенно не стремился. Да и не понимаю я людей, которые рвутся быть первыми и главными. Как говорила моя бабушка, отсидевшая при Сталине классическую десятку: «Чем выше заберешься, тем больнее падать». Если бы не робкая надежда найти дорогу назад, вовсе не стал бы с этим связываться.

Короче говоря, не хочу я быть владычицей морскою, а хочу я быть легитимным правителем. Кроме того, что-то во мне самом меняться стало. Уже не просто квест я прохожу в игре моего стариканера, а строю новую жизнь с людьми, которые уже перестали быть мне чужими. Ну, совсем перестали.

Как скрылись из виду московские корабли, созвал я казачий круг, вышел перед людьми, с которыми уже два года пот лил, кровью обмывался. Вышел и говорю очередную глупость. А может, и не глупость – как посмотреть.

– Вот, – говорю, – грамота. В ней назначают меня приказным. Только я без вашего слова, братья, никаким приказным быть не хочу. Потому и спрашиваю: любо ли вам это? Если нет, то назовите другого.

Поначалу люди молча переживали сказанное. Потом пошел говорок. Громче, еще громче. И вот уже «любо!» неслось над городком. А потом всё смешалось. Подбежали близкие друзья, с которыми жил с самого начала своего анабазиса, недавние друзья. Меня обнимали, хлопали по плечам, по спине.

– Да будет, братцы, будет! – отбивался я. Наконец народ немного успокоился, а я продолжал: – Мы пришли сюда не на год, не на пять. Мы пришли сюда навсегда. Мы пришли не просто за хабаром – мы пришли за волей. Мы – братья! А потому сил у нас хватит вольную жизнь построить и защитить.

Если бы я был так же уверен, как пытался внушить казакам. Попробуем. А там – или пан, или пропан-бутан. Прорвемся!

На следующий день после отъезда Хабарова с московским дворянином встал я с большим трудом. Пили много, говорили чуть не до самого утра. В светлице, самой большой комнате бывшего дома Хабарова, собрались друзья. Был там старый, еще с Тобольска, друг Макар. Ну, точнее, с Тобольска он был у Онуфрия. Я-то его помню с Илима. Но всё же первый друг в этом мире. Правда, друг: тот самый, что поддержит, плечо подставит, а вот тебя – не подставит, даже если очень хочется.

Сейчас он был старшим над пластунами. Под его началом тех было два десятка человек. Хотел я ему и моих гренадеров передать. Да и его ребят гранатами вооружить. У него с ними ладно выходит.

Был с нами и племянник Хабарова, Артемка. Парень грустил. Мы, как могли, его успокаивали. Воин он был пока не особенно сильный. Зато по торговым делам, по казенным книгам, всяческому учету и контролю лучше его и не придумаешь. Да и батька его, брат Ерофея, Никифор, нам был очень нужен.

Сидел за столом мой первый помощник по пушкарским делам Клим Иванов. Был он из первых десятков охочих людей, некогда пришедших в Усть-Кут. И не только в пушкарском деле оказался хорош. По всяким механическим делам часто он быстрее меня соображал.

Сидели здесь и казаки из моего десятка, Тимофей с Трофимом, которые у нас конницей ведали. Ну, той полусотней, что мы под это дело создали. Сидел и мой цыган, Смоляной. Был он у меня пока типа связного с Большой землей. Хотя драться он тоже был не дурак.

Много народу было. Даже нашего китайца, у которого было имя, чему все очень удивились, за стол усадили. У богдойцев тот ведал пушками, но не только. Отвечал он за провиант, всю тыловую часть. Звали его Гао Сян. Поскольку выговорить это не мог никто, да и я, перекрестили его в Гришку. К маньчжурам путь ему был заказан. У нас он и прижился. Пока использовали его в основном в качестве переводчика-толмача, поскольку знал он все местные языки. Люди мы разные, но судьба у нас выходила одна. Потому и сидели ладно.

Толком ничего не приговорили. Оно и понятно. Под хлебное вино разумные штуки приходят нечасто. Но, как сказал один знаменитый мужик, веселие на Руси есть питие. Вот и веселились. Да и грустили, поскольку с Хабаровым пока всё было непонятно.

Как же мне хреново было утром. Мама дорогая, роди меня обратно. В глазах безо всяких шаманов было зелено, руки тряслись, нутро наружу просилось. Ко всему еще и ощущение, что я и есть главная мразь на этом свете. Я потому и в той жизни не спился, что похмелье у меня тяжелое. Однако у дел есть противная особенность: сами они не делаются. А дел было воз и маленькая тележка, не от столба и до обеда, а от столба и до следующего года.