Тысяча и один день - Александр Громов

– Вчерашнее пополнение – шаг вперед, – командую я.

Нестройное цоканье магнитных подошв.

– Ты, – обращаюсь я к щуплому пареньку, – подтверждаешь его слова?

В ответ – очень поспешный, но немного растерянный кивок.

– Не слышу!

– Да. Подтверждаю... – почему-то шепотом.

– Оснований для драки не было?

– Не было... – еще тише.

Ясно...

– Ты? – тычу я пальцем в направлении следующего, плотного коротышки. У того заранее заготовлен ответ:

– Не знаю. Может, чего и было – не видел... Я много спал во время перелета...

– Спал два с лишним месяца? Замечательно. Все порядочные эксмены произошли от Первоматери, а ты, значит, от суслика. Так?

Зрители веселятся, а мне не до смеха. Скольких эта гадина уже успела запугать? Неужели всех?

– Брось, Саймон, – морщится высокий белобрысый парень, крайний справа. – Правильно Федька ему врезал. Поделом. Жаль, я поздно пришел, а то бы еще от себя добавил. Шкуры вы. Чего испугались: сортиров, что ли, никогда не мыли? Тьфу!

– Назовись, – резко бросаю я, вперив в высокого хмурый взгляд. Не хочу показать, что внутри у меня все содрогнулось от удовольствия.

– Мустафа Безухов, пилот-стажер. Ускоренные курсы.

– Тим Гаев, пилот. – Я поднимаю руку в приветствии, вызывая удивленный шепот. Что ж, пусть рейтинг Мустафы Безухова немного подрастет. Наверное, многие понимают: дело не только в том, что он мой коллега. Есть смысл избавить смелого парня от шпыняния и придирок не по делу, какими изобилует жизнь новичка на Ананке, иначе кому-то очень скоро придется предстать перед судом старожилов, а кому-то – залечивать в лазарете полученные увечья. Этот не задумается пустить в ход кулаки в ответ на оскорбление.

А кроме того, я рад оттого, что могу указать, из какой книги какого автора случайный перебор некогда выудил его фамилию. Не настолько велика моя литературная эрудиция, чтобы знать, герои каких книг носили фамилии Шпонька и Лучкин, а Безухов – знаю. С именем Мустафа тоже все понятно: не иначе приемник-распределитель направил сданного мамашей младенца в какой-нибудь азиатский питомник.

Остальных новичков я одариваю долгим взглядом – пусть сделают выводы – и поворачиваюсь к подсудимому. Ох, боюсь, он еще не понял, что стоит перед судьей...

– Ты еще здесь? Двадцать нарядов на уборку сортиров. По четным числам. Марш. Эй, найдите кто-нибудь Шпоньку, скажите ему, что по рассмотрении дела половину нарядов я с него снял. Хватит с него и пяти на первый случай...

А вот этого червивая душонка Ильи Лучкина вынести не может. Несправедливо же! Это ему первому дали в морду!

Что он может знать о справедливости? Но как ему ее хочется! Разве то, что его раскусили и берут в оборот – справедливо? Разве для этого он с малых лет мучил слабейших и пресмыкался перед сильнейшими?

А главное, разве по справедливости его отправили на Ананке, в эту жуткую дыру, что при столкновении с барьером сгорит первой? Он же ценен! Он исключительный! Ему просто не повезло, но начальство и тут обязательно оценит его усердие, и – хотите пари? – уж он-то сумеет съюлить отсюда раньше, чем все тут полыхнет...

– Су-ука-а-а!..

Ума не приложу, где он прятал отвертку с длинным узким жалом – карман бы она продырявила, конечно. В рукаве? Теперь это уже все равно, потому что она зажата в кулаке и летит мне в бок. В правый, где печень.

Я проморгал, и мне не уклониться от удара – я просто не успею, хоть и прозван Молнией...

Стальное жало с треском вспарывает мою рубашку и, кажется, даже успевает коснуться кожи в тот момент, когда я ныряю в Вязкий мир. Вынырнув позади неудачливого убийцы, без всяких затей несильно бью его кулаком в затылок, будто заколачивая гвоздь. Тум!

Надо думать, клиент решил, что рядом что-то взорвалось: хлопок воздуха спереди, хлопок сзади, и сейчас же мир расцвечивается фейерверком. Отвертка вылетает из руки падающего и начинает самостоятельное путешествие по помещению, Лучкин же выполняет более сложную эволюцию: ложится вперед, как клонимый шквалом бамбук, отчего его подошвы отсасываются от пола, плавно взмывает к потолку и начинает медленный обратный дрейф. Гравитация на Ананке ничтожная, но все же гаденыша не придется ловить за штанину – спустится сам, очухавшись по дороге. Шейные позвонки целы, нокаута нет, а мигрень пройдет.

Краем глаза наблюдаю необычайное оживление среди зрителей – далеко не всем из них доводилось видеть воочию, как я телепортирую, а новичкам обо мне вряд ли успели насплетничать. Эти раззявили рты, даже Мустафа Безухов. Чего вылупился, коллега? Иди лучше отвертку поймай, пригодится в хозяйстве.

– Значит, так, – внушительно произношу я, когда телодвижения притянутого к полу Ильи Лучкина приобретают осмысленность. Он пытается встать так, чтобы вновь не улететь к потолку, а в заплывших глазках застыл немой вопрос: «Где я лопухнулся? Где?» – Значит, так... Постоянный наряд на четные числа – вплоть до особого распоряжения. Увижу кого вкалывающим вместо тебя – сильно пожалеешь. В запасе еще нечетные числа есть. Понятно?

Он кивает. Погодите, дайте ему только осмотреться, дайте пробиться к начальству, а уж там поглядим, кто кого...

Дожать его, что ли?

– Впрочем, ты, может быть, не согласен, – задумчиво говорю я. – В таком случае ты имеешь право предстать перед судом старожилов Ананке и принести жалобу. Здесь у нас не прерия какая. Однажды, полтора года назад, и мне пришлось потребовать суда старожилов, тогда я отделался всего-навсего тремя чистками сортиров, для порядка. Вдруг я пристрастен или ошибаюсь? Можешь и ты потребовать суда, это шанс...

В помещении становится очень тихо. Если бы на Ананке водились мухи, то сейчас было бы слышно, как они умывают лапки. Надо думать! Суд старожилов – вещь реальная и вызывающая дрожь. В принципе, он может склониться к неожиданно мягкому решению, как было со мной и еще два-три раза на моей памяти, – а может и усугубить наказание вплоть до физического устранения подсудимого, без права апелляции к командованию. Да и какая апелляция спасет апеллирующего от несчастного случая? Мы здесь живем, и нам решать, с кем жить, а кто по неловкости угодит под напряжение или с разорванными взрывной декомпрессией легкими станет еще одним малым спутником Юпитера. Воздушного давления на дне пустующей ракетной шахты вполне хватает, чтобы по открытии герметичной заслонки вышвырнуть приговоренного в вечный полет, как тряпку. Как ни странно, индикация из шахты не поступает на центральный пульт диспетчера, и дежурный персонал никогда ничего не замечает.

Разумеется, любой офицер штаба тоже может наложить на эксмена дисциплинарное взыскание, часто не из легких, по крайней мере на словах. Действительно тяжелым, однако, оно становится тогда, когда его одобряет совет старожилов. В противном случае наказанному бедолаге помогут, чем могут, и сделают это так, что комар носу не подточит. Однажды я сам угодил в карцер «на хлеб и воду» – и пять суток наслаждался бездельем, вкусной пищей и хорошими книгами. Если речь не идет о смертной казни, то гораздо важнее, КТО наказывает, нежели ЧЕМ.