Антология сатиры и юмора России XX века. Том 2. Виктор Шендерович - Виктор Анатольевич Шендерович

догонишь. Но я ж спортом занимался, разряд был, дыхалка… а потом, в отпуск-то охота! — ну я за ним и наладился. Ребята сразу отстали, а я на принцип! Пять минут за ним бежал, за уродом!..

Алексей не на шутку распалился от воспоминания, махал ручищами, глаза его горели.

— Он на станцию — я туда. Он по путям — я за ним! И на запасных догнал! Он, сучонок, сдох через рельсы бегать. Догнал я его и вот так… — Алексей занес кулачище над столом, — кэ-эк дам по балде! Он с копыт, башкой об уголь — там склад был — и лежит. Ну, а я сел на рельсы, отдыхиваюсь, жду, пока ребята подойдут. И представляете — застудил яйца! Мне в отпуск ехать — две недели дали за отличную службу! — а у меня вот такие стали! Как у слона буквально! Ну, меня в медсанбате кололи всякой гадостью — стали нормальные, маленькие…

Детина вдруг замолчал.

— Даже еще меньше, чем были.

И он замолчал опять, уже надолго.

— Ну? — подбодрил рассказчика Константин, так и не дождавшийся смешного.

— Баранки гну! — немедленно среагировал детина. — А мне обидно стало, что они маленькие, яйца, мне ж в отпуск идти! Так я потом, как из медсанбата вышел, и под холодную воду их, и в снегу держал — ни в какую! Так до сих пор маленькие и остались. Вот такусенькие. Представляете?

Алексей замолчал и откинулся назад, весь охваченный неожиданным воспоминанием. Внизу стучали колеса, вдоль окна черной стеной летел лес; бритый, закрыв «Бхагават-Гиту», смотрел на рассказчика.

— Все? — раздалось с верхней полки.

— Все, — подтвердил Алексей. — Теперь давай ты чего-нибудь смешное расскажи.

И налил.

— Хорошо, — согласились с верхней полки. — Это тоже в армии было. Пошел я как-то в самоволку. Только из гарнизона выбрался, гляжу — патруль. А первым здоровенный такой старшина шагает, рожа репой, увидел меня, сразу глазки кровью налились, как у кабана. «Ко мне-е!» — кричит. Ну, я, конечно, — ноги, а этот — за мной. Здоровый, мерин. Я от него туда, сюда — как заяц… Все-таки догнал он меня, урод…

Тут брюнет свесился с полки и пояснил:

— Спортсмен был, наверное, — и, снова улегшись, продолжил: — Ну вот. На путях железнодорожных меня догнал — и как даст сзади своей колотушкой. Я упал, башкой обо что-то трах — и все, ничего не помню. Очухался на гауптвахте. Десять суток на воде и хлебе строевой шаг отрабатывал. И как раз на десятый день — от сотрясения, видать — у меня способности открылись…

— Какие способности? — поинтересовался Константин.

— Порчу насылать могу, — пояснил брюнет и, свесившись вниз, доброжелательно оглядел присутствующих.

Детина так и сидел с невыпитым коньяком наперевес. Колеса стучали в полной тишине.

— А у меня тоже было смешно, — поделился вдруг Константин. — Я в медсанбате служил. И вот, значит, как- то зимой привозят нам старшину с во-от такими яйцами! Отморозился. На рельсах сидел, имбицил. Ну, колем ему гадость всякую, колем… Глядим — совсем они у него маленькие становятся. Недели через две фельдшер меня и спрашивает: мы чего ему колем? Я говорю: откуда мне знать? Он тогда посмотрел и говорит: ох ты, мать-перемать, я ж ему не ту концентрацию херачу! Хорошо, говорит, заметили, а то бы совсем в горошину съежилось у парня, а ему на дембель…

Константин закончил свой рассказ и в тяжкой тишине захрумкал огурцом. Детина так и сидел со стопкой в руке. Рот его был открыт.

— А я… — раздалось вдруг из угла.

Говорил кришнаит.

Брюнет свесился со своей полки по пояс, Константин перестал жевать. Детина медленно поставил на столик нетронутую стопку и повернул к читателю «Бхагават-Гиты» голову с парой раскаленных глаз на буром лице.

— Ты еще?.. — захрипел он. — Ты еще будешь?.. Не было тебя нигде, вообще не было, врешь!

— Я никогда не вру, — сказал кришнаит и, покраснев, потупился. — Мне нельзя. — Он поднял глаза, они сияли светом последней истины. — Послушайте! Однажды, в прошлой жизни, когда я был яйцом… обыкновенным мужским яйцом…

Поезд разрезал тьму, а может, тьма поглощала поезд — и все зависело только от того, с какой стороны смотреть.

Вечное движение[32]

Этюд

— «Оф… фен… ба… хер!» — прочел Карабукин и грохнул крышкой пианино.

— Нежнее, — попросил клиент.

— А мы — нежно… От винта! — Движением плеча Карабукин оттер хозяина инструмента, впрягся в ремень и скомандовал: — Взяли!

Лысый Толик на той стороне «Оффенбахера» подсел и крякнул, принимая вес. Обратно он вынырнул только на площадке у лифта. Лицо у Толика было задумчивое.

— Тяжело? — сочувственно поинтересовался клиент.

— Советские легче, — уклончиво ответил Толик.

— Раза в полтора, — уточнил Карабукин. Он часто дышал, облокотившись на «Оффенбахер».

Они стояли черт знает на каком этаже, а грузовой лифт — на третьем. Уже два месяца.

— Взяли, — сказал Карабукин.

Через пару пролетов Карабукин молча лег лицом на «Оффенбахер» и лежал так, о чем-то думая, минут десять. Лысый Толик вылез из лямки и сполз вниз по стене. Он посидел, обтер рукавом поверхность головы и, обратившись в пространство, предложил покурить. Клиент торопливо распахнул пачку. Толик взял одну сигарету, потом подумал и взял еще три.

Карабукин курить не стал.

— Здоровье бережете? — льстиво улыбнулся клиент — и сам покраснел от своей бестактности.

— Здоровья у нас навалом, — ответил цельнолитой Карабукин, разглядывая клиента, похожего на подержанную мягкую игрушку. — Можем одолжить.

Тот испугался:

— Не надо, что вы!

Помолчали, Карабукин продолжал рассматривать клиента, отчего тот еще уменьшился в размерах.

— Сам играешь? — кивнув на инструмент, спросил он.

— Сам, — ответил клиент. — И дочку учу.

Наступила тишина, прерываемая свистящим дыханием Толика.

— На скрипке надо учить, — посоветовал Карабукин. — На баяне максимум.

— Извините меня, — сказал клиент.

За полчаса грузчики спустили «Оффенбахер» еще на несколько пролетов. Они кряхтели, хрипели и обменивались короткими птичьими сигналами типа «на меня», «стой», «ты держишь?» и «назад, блядь, ногу прищемил».

Хозяин инструмента, как мог, мешался под ногами.

Потом Толик объяснил, что либо сейчас умрет, либо сейчас будет обед. Грузчики пили кефир, вдумчиво заедая его белой булкой. Глаза у них были отрешенные. Клиент, стараясь не раздражать, пережидал за «Оффенбахером».

— Толян, — спросил наконец Карабукин. — Вот тебе сейчас чего хочется?

— Бабу, — сказал Толян.

— Хер тебе на рыло, — доброжелательно сообщил Карабукин. — А тебе?

— Мне? — Клиент слабо махнул рукой, подчеркивая ничтожность своих притязаний. — Мне бы переехать поскорее… Я не в том смысле, что вы медленно! — торопливо добавил он.

— А в каком? — спросил Карабукин.

— В смысле: много работы.

— Это вот?.. — Карабукин