Княжья травница - Ульяна Гринь

— Отраду, дочь твоего брата.

— Так то братанница моя, — усмехнулась Забава. — Ох и чудно ты говоришь, Дана! И не понять который раз...

— Хорошо, что вообще понимаю ваш язык, — буркнула. — Для меня это вы чудно говорите!

Ратмир мучился головой. Я понимала его — боли должны быть сильными. Забава осталась с ним, а я не стала даже заходить. Не могла смотреть на искажённое гримасой любимое лицо. Лучше пойду к себе и сделаю отвар, чтобы облегчить боль, пока не найду способ изгнать змее-червя из головы князя.

На женскую половину я прошла официальным путём — через маленькую расписную дверку в стене, разделявшей две части терема. Шмыгнула мимо нянюшек княжон Любавы и Зимовлады, которые шушукались у окошка и окинули меня приветливыми взглядами. Ещё заговорить решат со мной, а там недалеко и до подкупа. Я ж не кто-нибудь, а княжья травница — могу шепнуть словечко за, а могу и против. Чтобы избежать подобных просьб, нырнула на лестницу и поднялась к себе. Раскрыв свой мешок с травами, прищурилась на склянки и кулёчки, сказала им:

— Средство от головной боли.

В принципе, я уже знала ту травку, которая глушила боль, если её отварить минут пять и настоять часа три. Она и вспыхнула ярким зелёным колером, а сквозь один из мешочков просветилось содержимое. Да, эти корешки тоже добавлю, они тоже помогут от головы.

Поставив воду в котелке в неудобную печь, совсем не такую, как моя в избушке, я заглянула к Отраде и застала там картину маслом. Мыська спала на широкой кровати, прижав к себе с одной стороны своего сына Волеха, а с другой маленькую княжну. Мальчишка сопел с закрытыми глазами, а Отрада, выпростав ручки из пелёнки, пыталась играть с двумя феечками. Впрочем, феечки — это было сказано сгоряча. Существа, зависшие над девочкой в воздухе, были с крылышками, но похожи скорее на злобных крохотных гоблинов в женских туниках. Они были совершенно одинаковыми, если не считать этой одежды. На одной из феечек туника была чистенькая, новенькая, беленькая, а на второй — грязная, потрёпанная и вся в дырах. У первой волосы заплетены в длинную лоснящуюся косу, а у второй торчат во все стороны, словно она забыла причесаться с утра.

— Эй! Вы ещё кто такие? — спросила я негромко, чтобы не разбудить кормилицу. Гоблино-феечки разом обернулись ко мне, и от их огромных мультяшных глаз мне стало немного страшно. У первого существа они горели ярким синим светом, а у второго — огненно-красным. Ощерив одинаковые бездонные пасти множеством меленьких зубок, гоблино-феечки одновременно протянули ко мне ручонки с цепкими пальчиками.

— Твою мать, — я сделала шаг назад.

— Ты нас видишь? — одновременно спросили существа и переглянулись. Я прищурилась:

— Допустим, вижу. Вы кто, и что вам надо от девочки?

— Мы, — сказала обтрёпанная.

— Доля, — продолжила чистенькая.

— И Недоля, — закончила первая.

Они снова переглянулись, как мне показалось, злобно и заговорили хором:

— Мы всем чадам даём судьбу в Мокошьину ночь, и этой дадим, и мальчику дадим!

— Или долю...

— Или недолю...

Я махнула на них рукой:

— Уходите! То есть, улетайте! Эти дети сами свою судьбу выберут, когда подрастут!

— Так нельзя!

— Нельзя так!

— Кто решил? — прищурилась я, потихоньку оттесняя Долю с Недолей от кровати. Они затихли, синхронно посмотрели вверх, переглянулись и прошептали:

— Хозяин Жизней.

— Знаете что? — я подняла руки, замахала на этих летающих (не)долей. — Я договорилась с Хозяином Леса, с Хозяином Болота, уж с Хозяином Жизней как-нибудь договорюсь!

Феечки, или кто они там были, отлетели чуть подальше и наперебой зашептались:

— Хозяин Леса!

— Болотный Хозяин!

— Она из этих, больших?

— Нет! Она маленькая, значит, не из этих!

— Они бывают и маленькие, сама видела!

— Не бывают, те полукровки!

— Всё равно. Она из них!

— Но как дети без судьбы?

— Это не наше дело! У нас полно других детей!

— ВСЕ дети должны найти судьбу!

Я прервала их милую беседу:

— Ну что, посовещались? Убирайтесь, улетайте отсюда!

— Нет, мы не можем, — упрямо ответила Недоля. — Ты всего лишь человек, никакая не из этих, больших!

И двинулась на меня, со стрёкотом крыльев и оскаленными зубками. Вторая, хоть и не была согласна, решила не отставать. Я оглянулась и схватила длинную палку с рогатиной на конце, которой тут пользовались, чтобы угли выгребать из печи, замахнулась на феечек с воинственным видом. Не допущу, чтобы Отраде недолю выдали! Да и Волеху тоже!

Эти две гоблинки были уже совсем рядом, успешно уворачиваясь от моего дрына, ручонки ко мне всё тянули, чтобы в лицо вцепиться когтиками, как вдруг отшатнулись разом, позеленели — то ли от испуга, то ли от злости, и обнялись, прижавшись друг к дружке. Я непонимающе оглянулась — вдруг вошёл кто, а я и не заметила. Но нет. Доля с Недолей именно меня боялись.

Приятно, но не понятно.

Доля протянула свистящим шёпотом:

— Белый ка-амень!

Недоля икнула:

— Осколок... первой жизни!

— Чего? — я никак не могла сообразить, что их так ужаснуло. А потом до меня дошло. Скосила глаза на грудь и увидела кулон, выбившийся из-под платья. Схватила его пальцами — камень снова стал из белого прозрачно-голубым! Вононо чо михалыч...

Какая же огромная сила заключена в этом камне? Вот для чего его мне дала старая цыганка! Оберег! Это оберег, как сказали (не)доли, осколок какой-то первой жизни.

Глянув на феечек, я вздрогнула. Они исчезли. Испарились. Как будто и не было их. А вот что странно — Мыська не проснулась. Ведь разговаривали мы довольно громко! Но девушка спала, наверное, плохо высыпается — с двумя-то детишками! Обернувшись на неё, я заметила, что она открыла глаза, потянулась сладко и вдруг подхватилась:

— Ой, разоспалася я нешто! А ты давно тута?

— Недавно, — пробормотала. — Устала? Позвать Вранку, пусть тебя подменит?

— Да не надо, — смутилась Мыська. — Сама я. И так цветок искать не пойду. А ты пойдёшь?

— Пойду, — неожиданно сказала я, хотя до этой минуты не думала, что захочу идти куда-то в лес ночью за гипотетическим цветком.

— Свезло-о, — протянула она, подвигая Волеха на середину кровати и поднимая на руки Отраду. — Я только разик и ходила, в прошлую зиму.

— Если найду цветок, загадаю желание и за тебя тоже, — улыбнулась я — таким курьёзным было выражение её грустной моськи. При моих словах она вся осветилась изнутри и спросила недоверчиво: