Россия в Центральной Азии. Бухарский эмират и Хивинское ханство при власти императоров и большевиков. 1865–1924 - Сеймур Беккер

службу между Бухарой и Каттакурганом, но она оказалась неудовлетворительной из-за высокой цены и опасности передвижения по территории ханства. Н.В. Чарыков, дипломатический чиновник при генерал-губернаторе Туркестана, побывавший в Бухаре поздней осенью 1884 года, отметил необходимость регулярной почтовой связи, однако ее пришлось ждать до появления железной дороги.

Отношение местных режимов к России

Музаффара ад-Дина его западные и русские современники оценивали по-разному. Одни, как венгерский ориенталист Вамбери и некий неизвестный русский, который провел несколько месяцев в Бухаре перед самым началом русско-бухарской войны, считали эмира суровым, но справедливым правителем, подававшим своим подданным пример бережливости и набожности. Другие, как Костенко, Шуйлер и Стремоухов, называли Музаффара деспотом, который грабил свой народ и чей слабый характер делал его негодным властителем. Стремоухов был одним из самых жестких критиков эмира, обвинявшим его в том, что он пренебрегает делами государства ради своего гарема и своих бачей (мальчиков от 8 до 15 лет, обученных танцевать в женской одежде и используемых для сексуальных утех). Согласно Стремоухову, ни жены, ни дочери, ни собственность его подданных не были в безопасности из-за алчности Музаффара, который, не колеблясь, мог продать на базаре редкие книги из библиотеки Тамерлана, когда ему нужны были деньги. В целом эмир, по-видимому, был типичным центральноазиатским автократом, относившимся к своей стране как к личной вотчине, вверенной ему Аллахом, который, к счастью, не требовал от него отчета о своем правлении. Никогда не выезжавший за пределы своих владений, если не считать похода в Коканд, Музаффар отличался чрезвычайной узостью взглядов и с подозрением относился к любым переменам. Его дружба с Россией была продиктована скорее выгодой, чем любовью. Сохранить территории и власть он мог, только избегая открытого проявления враждебности к России и не позволяя своим врагам разжигать внутренние распри.

У Стремоухова были серьезные сомнения в надежности Музаффара как союзника. Не имея возможности особо полагаться на лояльность своих подданных, эмиру приходилось постоянно лавировать между своими более могущественными соседями Россией и Афганистаном, чтобы не допустить нападения извне. По мнению Стремоухова, его внешняя политика состояла в том, чтобы примкнуть к тому соседу, который внушает наибольшие опасения. В середине 1870-х годов это означало союз с Россией, но не давало гарантий на будущее. «Было бы большой ошибкой, – уверял Стремоухов, – зависеть от него. Он всегда готов стать как верным союзником, так и заклятым врагом». В 1880 году капитан Арандаренко признал, что Музаффару нельзя полностью доверять и что продолжительность его лояльности зависит от русских войск, стоящих на границах ханства.

Музаффар ревностно защищал и свои прерогативы, и сущность власти, которую сохранял во внутренних делах своей страны. Он всегда пытался добиться от русских послов демонстративного уважения, спешиваясь на максимальном расстоянии от места их встречи с ним. В 1869 году он попытался получить право вести переговоры с Петербургом через голову Кауфмана. В 1883-м пожелал действовать напрямую с Черняевым, минуя Витгенштейна, а в 1884 году снова потребовал разрешения встреч с императором, а не с генерал-губернатором. Однако 12 июня 1884 года министр иностранных дел Гире уполномочил Розенбаха дать понять эмиру, что Ташкент имеет полное право говорить от имени императора. По таким важным вопросам, как рабство, работорговля, почтовая связь, Музаффар успешно сопротивлялся нажиму со стороны русских, а в случае строительства телеграфной линии, чего так добивалась Россия, смог оттянуть решение вопроса на девять месяцев.

Вместе с тем в международных делах, которые интересовали Россию больше всего, эмир доказал свою лояльность и полезность для русской политики в Хиве и в Афганистане. Кроме того, он уделял внимание публичному выражению дружеского отношения к России. 19 февраля 1880 года он отметил серебряный юбилей царствования Александра II, устроив в Карши парад и фейерверк, на котором от лица генерал-губернатора присутствовал капитан Арандаренко. В начале 1880-х годов Музаффар отправил одного из своих младших сыновей, Мансура, учиться в Пажеский корпус Петербурга. В 1883 году Абдул-Ахад привез на коронацию Александра III от эмира много дорогих подарков и 100 000 рублей золотом. Россия была довольна Музаффаром, и в 1883 году инспекционная комиссия под руководством тайного советника Ф.К. Гирса, брата министра иностранных дел, пришла к заключению, что с 1868 года эмир неизменно следовал мирной политике и что между Россией и Бухарой не возникало серьезных проблем и опасных ситуаций. Россия продемонстрировала свое удовлетворение, наградив Музаффара и Абдул-Ахада орденами Святой Анны, Святого Андрея и Святого Станислава.

Ближайшие советники Музаффара разделяли его реалистичный подход к положению Бухары относительно России. Кушбеги Мухаммад-бий и его семья, которая занимала высочайшее положение в бухарской бюрократии, несомненно, заслуживали большого доверия за свою прорусскую ориентацию. Другим членом прорусской партии при дворе Музаффара был Али Мухаммад Каратаев, татарин из Саратова, который жил в Бухаре с 1854 года. Каратаев был придворным часовщиком и, по некоторым сведениям, имел «почти неограниченное» влияние на эмира.

Оценки, данные современниками характеру хивинского хана Мухаммада Рахима II, столь же различны, как и оценки Музаффара ад-Дина. Американский репортер Макгэхан и капитан английской армии Барнаби считали хана легкомысленным молодым человеком, который жил, просто радуя себя в основном большим гаремом и хорошими лошадьми, а государственные дела оставлял советникам. Барнаби писал, что хана вполне устраивал статус вассала России. В то же время французский путешественник Габриель Бонвало называл Мухаммада Рахима лицемерным святошей, набожным на людях, но в частной жизни пьяницей, дебоширом, своевольным деспотом, обиравшим своих подданных под предлогом войны с Россией, а также крайне подозрительным и трусливым человеком. Свидетельства его поведения перед лицом русской угрозы, а в последующие годы – туркменской опасности говорят, что Мухаммаду Рахиму недоставало способностей правителя. Однако то, что его личная жизнь с учетом времени и страны действительно была достойна сурового порицания, вызывает сомнения. Хотя справедливо, что его интересы лежали больше в сфере наслаждения жизнью и написания стихов, чем в сфере управления своим народом.

Из-за недостаточной заинтересованности хана в государственных делах отношение Хивы к России гораздо больше, чем в Бухаре, формировалось советниками правителя, а не им самим. В 1873 году диван-беги и лидер партии войны Мухаммад Мурад был выслан Кауфманом в Россию. Новым диван-беги стал двоюродный брат хана Мухамман Нияз, лидер партии мира и противник Мухаммада Мурада. Он был дружески настроен к России. Однако в 1875 году скончался в Петербурге после перенесенной операции. В 1879-м Мухаммаду Мураду разрешили возвратиться в Хиву. Вскоре он вернул себе благосклонность хана, завоевал доверие Петро-Александровска и был восстановлен на посту диван-беги и главного советника Мухаммада Рахима. После поражения Хивы в 1873 году и шестилетнего изгнания Мухаммад Мурад обрел более реалистичное понимание положения Хивы в отношении