Ларец - Елена Чудинова

— Уж одолжите справиться, святая мать. Есть надобность.

— Да надолго ли? — княгиня задумалась.

— Один Бог ведает. Может статься — до Рождества, может, и доле.

Минула неделя, ничем не отличная от прочих, разве только присутствием отца Модеста. Впрочем, его вовсе не было видно — большую часть дней священник проводил в монастырской вифлиофике.

— Слышь, барышня, вот уж новость так новость! — вбежала в Парашину келью Надёжа на осьмой день, через час после обеденной трапезы.

— А что случилось-то, Надёженька?

— Мать-игуменья-то собралась в скит, что на Синь-озере! Ох, там, сказывают, лепые места. В скиту всего семь черниц живет, по числу дней на неделе. Воскресная черница — игуменья.

— Как это — воскресная? — не поняла Параша.

— Ну, это не устав, так, обычай, — Надёжа опустила рыжие ресницы. — Вроде как воскресенье главное над всеми днями, так и седьмая игуменья над шестью черницами. А устав, устав там строгий. Только что своим трудом живут, все доброхотное даяние бедным раздают. Да и много ли его, даяния-то? Место глухое, от больших дорог далеко. Сосны высоченные, корабельные, между белого камня растут, что вокруг озера огромными глыбами. А вода в озере голубая, чистая, с небом сливается на окоёме. Ну да что я тебе рассказываю, — Надёжа вздохнула. — Сама увидишь.

— Я увижу? — Параша изрядно изумилась.

— Так мать-игуменья тебя с собой берет, уж и батюшке с матушкой твоим отписала. Согласились, еще бы не согласиться, края-то какие там… — Надёжа вздохнула еще горше.

— Не горюй, может, и тебе там побывать суждено, может, даже и жить.

— Одному Богу ведомо, может, в Святую Землю попаду, а может, ни разочка из этих стен не выйду. А с тобой прощаться завтра будем, до Рождества прогостите в скиту, а там небось домой сразу отправишься.

Параше сделалось уже ясным, что княгиня решилась, сама того не ведая, повторить старый фокус Нелли. Также ясным было и то, что красотами Синь-озера, о коих так опечалилась Надёжа, Параше едва ли суждено в скором времени полюбоваться.

А девочка-сирота вправду опечалилась — тем ли, что не едет вместе с княгинею, разлукою ли с Парашей.

Параша огляделась по сторонам: нехорошо, конечно, раздариваться Неллиными вещами, но Нелли бы ее одобрила. Вот то, что нужно. Параша вынула из бюварчика грифель длиною в ладонь, преловко загнанный в позолоченное грушевое дерево.

— Ты вить рисуешь, — Параша, смутясь, протянула маленькой послушнице грифель. — Смотри, как этим ладно рисовать, пальцы не пачкает. А когда грифель изотрется, надо просто дерево ножичком обточить, вроде как колышек острят.

— Да ты чего, такое добро раздаривать! — Надёжа начала испуганно отмахиваться обеими руками от грифеля, словно он был сердитой осою.

— Сама же сказала. Я обратно сразу в Сабурово вернусь, — настаивала Параша. — Возьми на память, будешь обо мне вспоминать.

Огорченное лицо Надёжи разом сделалось спокойным и совсем взрослым.

— Прости, касатка, вспоминать я о тебе не стану.

— Разве я тебя обижала? — оторопела Параша.

— Господь с тобой, нет. Только незачем монастырским подарки на память дарить. С глаз долой, из сердца вон, касатка. Хоть и очень я тебя полюбила, а забуду, чуть за ворота выедешь. Кто завтра здесь будет жить, того и любить стану.

— Да что ж за грех такой, помнить о добрых людях?! — опять, в который раз, Параша не понимала, а потому сердилась.

— Ты мирская, не гневайся, обиды тебе нет. Просто из мира этого не понять. Мы здесь живем да Бога любим, говорила ж я тебе с самого начала, людские приязни тут мешают. Умираем мы для людей.

— Разве Бог людей любить не велел? — Параше хотелось спорить.

— Велел, голубка. Хороших, плохих, родных и чужих, одинаково. Кого видишь, с тем по любви поступать, а помнить только о Боге. Единственная память, что монахине положена, молитва. В поминаньи моем не сомневайся.

— Надёженька, разве так можно жить? — Параше сделалось как-то не по себе. Веснушчатая же, как яичко ржанки, девочка в нищенском сизом ситце и вязаных чуньках, напротив, словно сделалась выше ростом, расхаживая по маленькой келье.

— В миру — никак нельзя. Начнешь в миру всех одинаково любить, только запутаешься. Хуже того, начнешь в миру всех равно любить, сам не заметишь, что злодеям от этого лучше будет, чем неповинным. Уж ты мне поверь, бывало такое. Для того, касатка, и монастыри стоят, чтобы слабая душа настоящей любовью любить умела.

— Что за любовь — настоящая?

— Любовь без страстей. Чтоб в каждом ребенке тебе виделось дитя, в каждой женщине сестра, в каждом мужчине брат, в каждой старухе мать, в каждом старике отец. А для этого — один запрет: слово «мое». Только скажи «моя сестра» — и все другие тебе уж не сестры. А в миру только калики перехожие своего не имут.

— Я бы не смогла эдак, — тихонько произнесла Параша.

— Тебе и не надо, — улыбнулась Надёжа, — каждому свое есть место на Божьем свете. Лишь бы порядок стоял, а порядок таков: с одной стороны мирских людей солдаты защищают, от врагов чужеземных, с другой — монахи, от бесовской рати. Худо, когда порядок нарушен.

— Разве такое бывает?

— Бывает, — Надёжа старательно перекрестилась. — Есть страны, что без монастырей.

— Языческие-поганые?

— Хуже, голубка. Христианские. В стране Ангрии, хоть взять, был злой царь, что всех монахов из монастырей выгнал, а сами монастыри роздал слугам своим как дачу. Давно это было, а так и живут с той поры.

— Разве царь может быть злой? Он вить народу своему отец.

— Когда отец, а когда и подмётыш, — Надёжа вдруг вздрогнула и поднесла ладонь к губам.

— Небось у нас такого не может сделаться, народ честной не допустит.

— Не моего то ума дело, голубка, — Надёже явственно наскучило вдруг говорить. — Пойду я, пожалуй, да и тебе надобно собираться-укладываться.

— Ты меня, может, и забудешь, а я тебя запомню, — Параша вновь протянула девочке грифелек. — Возьми не на память, а чтобы поминанье записывать. Да запиши Елену Сабурову.

— Богу только имя нужно, — Надёжа, просияв, ухватила карандаш, а затем обняла Парашу и, по-монастырски, поцеловала в плечо. В следующее мгновение ее серый платок промелькнул уже под узким оконцем кельи.

Параша свесилась с подоконника вниз: обманчиво теплая осень позолотила уже кое-где купы розовых кустов, словно колокола собора отразились в зеленой листве. В дорогу, пора в дорогу. Где-то сейчас Нелли, в Петербурхе ли уже?

Наступило Воздвиженье, и Нелли с Катей, опасаясь змей, что ползут в этот день отовсюду к своим особым лазам, уводящим на зимний сон, старались объезжать лес подальше.